Наконец, из открытых дверей будки доносится звонок. Старикан бросается внутрь, срывает трубку телефона, слушает, затем аккуратно опускает ее на место. Выбегает на площадку и, смиряя себя, подходит к нам быстрым шагом. Протягивает моток.
– Приказано передать тебе. В случае необходимости, рекомендовано провести подробный инструктаж. Но ты ж и сам прекрасно разберешься, гы-гы-гы!
Верно, старикан, культура – это не про нас.
– Разберусь. Поведай лишь, где просека, а то я потом непременно скажу, что ты меня совсем в другом направлении послал.
Старикан машет рукой вдоль забора в сторону от центральной аллеи.
Следуем туда, рассматривая выданное снаряжение. Обычное лассо, правда, со стопорящим кольцом на петле. Дабы и при волочении бедная животина могла дышать во все горло. Хотя почему так уж сразу лассо? Что, в наши края арканов не завозили? Зря мы, наверное, от малахая отказались. Вешаем моток на плечо и настораживаем ухо. Пока одно – не настолько же волчара охамел, чтоб заявиться прямо в городок.
Ничего особенного не слышно. Совсем рядом щебечут воробьи, впереди каркает ворона, правее за кустами кто-то хрипло орет, налегая на «р»: «Жрррать давай!», да где-то раздумчиво колотят одной железякой об другую.
За поворотом забора миссии прячется угрюмое закопченное строение, судя по высокой кирпичной трубе, котельная. Еще глубже, за изгородью из колючей проволоки, просматриваются расположившиеся в ряд дряхлые теплицы, с отсутствующими стеклами, видимо, когдатошное подсобное хозяйство. Справа от нас длиннющий пакгауз или ангар, черт их разберет. Возле закрытых ворот на глухой бетонной стене светятся красным крупные буквы, подновленные, видимо, совсем недавно.
«РАСТОЯНИЕ РАЗРЕШЕННОГО ПОДСТУПА – 50 М»
Прикинув на глаз, понимаем, что если придерживаться скрупулезно, придется обходить аж за котельной. Но на всякий случай, берем все же левее.
Под ногами битый кирпич, растрескавшийся шифер и крошево иссохшего гудрона. Пахнет соответствующей пылью.
За ангаром строительный мусор перестает покрывать землю. Здесь из нее свободно торчит сухая трава. Она что, так сухой и всходит? Прочую растительность представляют разбросанные поодиночке искривленные черные яблони, увешанные розовато-зелеными плодами. Диаметр червоточин наводит на мысль, что черви здесь толщиною в большой палец. Непонятно только, почему при таких размерах они не свешиваются наружу, разве что, залезая внутрь, тут же сворачиваются клубком.
Но яблонево поле нешироко, по происхождению это лишь полоса отчуждения. Лес же, в котором резко обломавшиеся вражьи диверсанты пускали слюни на стратегический объект, стоит сплошной стеною рядом. И лес в данный момент, похоже, непроходимый. Ладно бы просто заваленный буреломом, так еще и заросший по краю густою крапивой. В такой, наверное, и с запущенным кариесом не полезешь.
Поскольку слева крапива выходит из чащобы и забирается даже за колючую проволоку теплиц, следуем вправо. Здесь ее, родимую, кто-то косил. На щи, что ли? Метров через сто упираемся в крепкий домик, обнесенный бревенчатым забором, за которым кто-то хрюкает, мукает, кокает и гавкает – гнездо какое-то.
Перед домиком разрыв в лесном массиве, в него уходит дорожка. Заворачиваем на нее. Почти сразу же открывается вид на зачарованное озеро. Вода в нем темна и даже не шелохнется. Стоящие на другом берегу мертвые деревья отражается на поверхности, как в зеркале – со всей четкостью, но вверх ногами.
Тропинка ведет по левому берегу. Похоже, это дамба, перекрывающая глубокий овраг. Получается, озеро рукотворно и звать его полагается прудом, но язык не слушается. Ступаем по узенькой перемычке. Справа зеркальная гладь, слева крутой обрыв. Почему дамбу до сих пор не размыло, совершенно непонятно.
Тропа продолжается в заозерье. Петляет по кустам, которые то малина, то красная смородина. Иногда поперек ее пролегают полуутопленные в земле огромные сгнившие стволы, покрытые ярко-зеленым мхом, кои приходится обходить по всей длине, поскольку перекарабкиваться рискованно. Таких деревьев, чуть ли не в три обхвата, тут отродясь не водилось. Даже подобных пней не видно. Кто притащил их сюда?
Выбираемся на так называемую просеку. Это тот же лес, в котором, однако, помимо обычной растительности попадаются опоры бывшей высоковольтки, правда, уже без проводов.
Без проводов-то, без проводов, но что-то, вроде, гудит? Напрягаем оба уха. Не-ет, не гудит – воет. Вернее, повывает. Без чувства и надежды. Видать, болящий волчара устал жалобиться.
Идем влево по высоковольтной линии. Через шесть столбов лес начинает редеть, а у седьмого совсем сходит на нет, открывая пологий спуск в речную долину. Где-то на той стороне загородная дорога подступает к въездному мосту в Надоль-аль-не-Надоль, а левее, на высоком бугре, располагается меринова резиденция.
На опушке под раскидистым кустом своей ягоды сидит матерый волчище с заметно подведенным брюхом. Сидит и качает опущенной головой.
– Вот-вот, – злорадствуем мы вместо приветствия, – зубы надо было чистить. Или хотя бы хрящи когтем выковыривать.
Волчара зыркает на нас, но не отвечает. А что здесь скажешь?
– Ладно, хватит тут зад просиживать, – продолжаем мы, снимая с плеча аркан. – Ужо пойдем, лечить тебя решено. Со всей культурой. Зафиксируют, чтоб не брыкался, вставят в пасть металлическую распорку и будут то ли сверлить до самого нерва, то ли драть вместе с корнем. А может, дабы не жаловался потом по лесам на отсутствие братской заботы, сначала одно, затем другое. Любишь дантистов-то?
Волчара злобно ощеривается, даже, пожалуй, вызверивается.
Ну да, кто ж их любит?
Примеряемся – и оп-па! Аркан шелестит, разворачиваясь в полете, и обхлестывает волчинную башку петлей. Выбираем излишек, наматывая на левый локоть. Закидываем веревку на плечо и тащим. Волчара изо всех сил упирается.
Преодолевая сопротивление, наклоняемся вперед и сдвигаем-таки его с места. Неожиданно веревка резко провисает, и мы валимся ничком на землю. Повернув голову, обнаруживаем чуть ли не в метре от себя раскрытую клыкастую пасть. Углядеть в ней кариес не успеваем. Инстинктивно катимся рывком влево и на третьем обороте стартуем прямо из положения лежа.
Через тридцать метров волчара теряет к нам интерес, садится на задние лапы и принимается как-то странно мотать и дергать башкой. Присмотревшись к движениям, мы, наконец, проникаем в зародившийся замысел. Будь боль в пальце, он бы его, конечно, отгрыз, но выкусить самому себе зуб… Прав костюмированный, ты, брат, неразумен.
– Ладно, – говорим, – может, тебе сначала новокаину вкатят, дураку такому.
Осторожно возвращаемся, медленно наклоняясь, подбираем аркан. Отступаем почти на всю длину и повторяем маневр, стараясь поймать момент, когда натяжение веревки резко ослабнет.
Можно сказать, удается. Во всяком случае, падаем мы не от неожиданности, а просто споткнувшись.
Не оглядываясь, катимся влево и рвем вперед с низкого старта.
На этот раз пациент гонится за нами уже метров пятьдесят. Потом опять садится и обреченно мотает башкой.
– Да, брось, – подбадриваем его, – спорим на шашлык, что ежели не будешь тормозить, то достанешь?
Биться об заклад волчара не хочет. Даже не желает вникать в условия.
Приходиться понужать.
Но алгоритм действий несложен, векторы предсказуемы, а скорости сопоставимы. Так что приноравливаемся и за один рывок одолеваем уже метров по сто.
Когда на вечерней зорьке останавливаемся у крепенького домика возле лесной кромки, за бревенчатым забором поднимается разноголосый хай, и из ворот выскакивает мужик с навозными вилами наперевес.
– Очень хорошо, мужчина, добровольная помощь в этапировании пациента в миссию вам зачтется.
Фраза производит сильное впечатление. Пораженный культурным обращением, мужик начинает топтаться на месте, потом вспоминает вслух, что надо бы переобуться. После чего скрывается за воротами, запирая их за собою на засов, явно до завтрашнего утра.
Да ты чего, мужик? Брайан просто шутит. У нас и без помощи лихо выходит. Последний отрезок, от яблоневой полосы отчуждения до ворот миссии, вообще проходим на одном дыхании.