Нам нужно пройти сквозь ад техники
Откровение всегда вызывает революцию в умственном и культурном строе, по крайней мере там, где этому не противится тирания или некие внешние условия. Откровение, связанное с личностью, ее смертью, с общиной любви, непременно должно вызвать цивилизационную динамику. Она принимает ту или иную форму, соответственно духу народа и эпохи, до того дня, когда, чтобы развиваться свободно, она отрывается от своих религиозних корней, делаясь общим достоянием. Логикой существования созданных вещей, провиденциальным замыслом о них требуется, чтобы вещи механизировались, рационализировались, стали податливыми, подчинились исследованию и опыту, чтобы они очеловечились самим фактом своего освобождения от церковной власти.
В христианском Откровении сотворенная вещь обладает собственной плотной реальностью, противопоставленной в вечности Самому Творцу. В средние века человек мог придавать веществу образ, любить вещество, воспевать его. Когда он смог выйти из–под власти его законов, ощутить его в идеально математической перспективе, вещество стало отвлеченным предметом, умственным созерцанием. Через него человек освободился от магии и предрассудка, встал на сторону собственной свободы. Конечно, дух науки мог исказиться Прометеевым искушением. Весьма сдержанная позиция по отношению к науке в церковной среде отчасти объясняется этим подводным камнем; казалось, что историческая или физическая действительность угрожает действительности Писания; самое Библию фундаменталистский рассудок, утопия христианского государства и христианской цивилизации превращали в вампира.
Эта огромная власть науки над умами породила антропоцентрическое понятие о бытии. Появилось реальное основание считать доступное человеку знание универсальным подходом к миру. Жизнь перестала быть заложницей тяжести вещества, которое стало прозрачным, дружественным, ибо прирученным.
Это новое тело человечества породило новую культуру, связанную с благосостоянием. Поскольку благосостояние мыслилось как общечеловеческое, культура обрела этическое измерение. Кроме того, культура означает служение всем людям, верующим и неверующим. Ныне мир неумолимо управляется техникой, которая стала новой формой творчества. Нам нужно пройти сквозь ад техники, держа наш дух во бдении, а сердце — в простоте детей Божиих. Ныне техника — единственное мыслимое средство, позволяющее человеку очеловечить свои отношения с миром, единственное средство освободить общество потребления и поддержать надежду в развивающихся странах. Зрелое человечество будет заниматься техникой без техницистической мистики; с помощью техники оно попытается стать на позицию всеобщего диалога.
Неверным было бы противопоставлять этому развитию сожаление об утраченных духовных ценностях. Подлинное понимание всегда находится по ту сторону всякого апокалиптического катастрофизма. Можно, конечно, оплакивать исчезновение «культуры символизма, внутреннего мира, теллуризма». Но это плата за справедливость, хлеб и достоинство. Ныне только справедливое распределение средств производства на международном уровне, только перемещение технологий и финансов в страны Южного полушария способны освободить эти страны от порабощения великими державами и забвения своей общинной сущности. Сегодня всякое знание, не поставленное на службу всему миру, не ставшее всеобщим, неприлично. Культура обладает евхаристическим смыслом лишь тогда, когда отказывается от себя самой и делает себя общением. Только так человек спасет ее от двусмысленности, эстетизма или воли к власти. Именно в общении святых я могу понять, что человек бесконечно превосходит природу, науку, материальное производство, художественное творчество.
Включиться в историю, а не претерпевать ее
На Балканах, на Ближнем Востоке или в России отправной точкой для включенности в историю было бесконечное сострадание ближнему, поддерживаемое понятием об Искупителе Богочеловеке и о человеке, призванном к обожению. В разных регионах православного мира, в различных условиях жизни произошла великая встреча религии с человечностью. Конечно, людям случалось смешивать православие и национальность, но это не имело значения, пока Церковь стояла на стороне гонимых. Была ли несправедливая структура государственной или нет, Церковь защищала всех, кто оказался жертвой несправедливости.
Эта позиция не была выработана идеологически, а, возможно, проистекала отчасти из того факта, что православное христианство исторически не было так затронуто индустриализацией, как западные страны, и верующие в значительной степени оставались в стороне от общественных проблем. То, что Владимир Вейдле сказал о России как о нации, у которой никогда не было единства со своим государством — бюрократией западного типа, — остается верным и для некоторых других традиционно православных стран. В сознании Церкви государство продолжало, как в Византии, заниматься делами века сего. Жизнь православного народа поддерживалась культурой, народными и крестьянскими традициями, а этой западной штукой по имени государство интересовалось лишь буржуазное общество, разрабатывавшее свою идеологию. Отсюда то обстоятельство, что православная про происхождению буржуазия тем более отделяла себя от Церкви, что, пройдя западную школу, не питала особого уважения к невежественным попам.
Эта дихотомия между государством и народным сознанием в немалой мере объясняет тот факт, что православные массы были далеки от политики и консервативны. Передовая общественная мысль стала делом буржуазии, уже оторвавшейся от Церкви и особенно презиравшей тот народный стиль, который виделся ей в историческом Православии.
Во всяком случае, вопреки традиционному консерватизму, в некоторых православных группах населения наблюдается освободительный дух, который может сочетаться с разными формами вовлеченности в политическую борьбу, вплоть до самых крайних. Верующие, затронутые этим веянием, свидетельствуют, что ощущают в Православии климат свободы. К активу этой свободы надо отнести послание о справедливости и о правах бедных, которое проповедовали Отцы Церкви. Быть может, самым значимым подвигом человеколюбия в Византии было освобождение святыми и набожными людьми своих рабов, что, впрочем, не раз предписано Библией.
Будучи жертвой политического положения, Церковь часто бывает вынуждена молчать, ее диалог с миром в этом вавилонском пленении сплошь да рядом исключается. Некоторые смельчаки пробуют пробивать стену молчания, противостоять террору, другие же чувствуют, как бессильны против террора, и оплакивают это. В таких условиях настоятельное требование — спасаться от лжи и не растлиться мудростью века сего. Великое облегчение для Церкви–источник радости и истины, который наполняет ее добротой и слезами.
Другая, более широкая сторона православного присутствия в мире, в жизни человека — это культура. Конечно, Православные Церкви очень часто исключались из жизни народов. К сожалению, мы как–то слишком скоро утешились, заранее полагая себя предназначенными для Царства Божия. Тот факт, что наше богословие эсхатологично, еще не означает, что мы — люди паруссии. Никто не может жить вторым пришествием Господним, если избегает постоянного события Духа во плоти мира!
Мы должны искать и разрабатывать стиль нашего присутствия в современности. Мы не должны непременно заимствовать те средства, которые в различном историческом контексте избирали другие Церкви. В Северном полушарии наш способ свидетельства будет не таков, как в Южном. Но мы нигде не будем отделены от истории. Иначе нам придется лишь переживать ее, а не творить.