Стало быть, верно, что люди в Церкви часто бывают объектами манипуляций, ибо церковный «истеблишмент» поврежден еще со времен Константина: все происходит так, словно он не может обойтись без имперской мистики. Для православного сознания византийская империя продолжается в государствах всех времен. Покров Богородицы заменен у нас покровительством правительств. Фактически не только никто не защищает «униженных и оскорбленных» от тирании или произвола государства, но именно церковный аппарат и употребляется для создания апологии того режима, при котором он существует. Историческое православие — жертва иллюзии, будто государство–нация — это непременное обрамление жизни Церкви. Однако всякое общество, и государство–нация в том числе, принадлежит миру насилия и соглашательства, а следовательно — оно чуждо понятию истины, оно не поверяет себя истиной.
Здесь речь идет не о теоретической и сентиментальной верности Православию, но о правых делах, которые суть порука нашей внутренней свободы. Именно исходя из этой свободы в Духе Святом, православный мир будет услышан, когда он обратится к миру со словом освобождения.
Между Богом и Кесарем
Привычно думать, что христианство не интересуется так называемой politeuma, политикой, — так, словно последняя отдана во власть сатане, названному в Писании «князем мира сего». Если так смотреть, гражданская власть представляла бы собой область совершенно вне Божественного ведения, область полностью обмирщенную и управляемую человеческим разумом. Такое воззрение явилось источником лаицизма в политике. Фактически, причиной такой об–мирщенности власти была Французская революция, вдохновленная желанием предоставить равенство верующим всех религий. Однако разделение исторической действительности на две области — религиозную и политическую–не имеет смысла, если оно означает, что политика не подчинена Слову Божию и требованиям этики. Кесарь поражает злых мечом, а Церковь действует снисхождением. Государство принуждает, Церковь же призывает и увещевает. Итак, для нас, христиан, государство оправдано лишь в той мере, в какой оно послушно Слову. Отсюда необходимость пророческого слова перед лицом власти.
Мир не может быть независимым от Бога, потому что мир пребывает в Боге. В этом смысле законно утверждение, что христианский идеал — обладать миром ради веры. Если подданные, составляющие часть Церкви и часть страны, — те же самые люди, если человеческое сердце — то же самое, то различие проявляется в плане природы власти: власть государства принудительна, власть Церкви вручена ей свободно, через веру. «В религии нет принуждения», — говорит Коран (сура «Корова», 257). «Непринуждающие», духовные люди, познавшие катарсис, те, чьи сердца просвещены Богом, обрели истинное знание. Люди, обладающие опытом боговидения, ведут народ Божий к свету через свет. Поэтому они и поставлены пастырями в общине Нового Завета, где уже открывается Царство. В государстве же власть действует, поскольку существует зло; смысл и цель этой власти — прежде всего мир. Государство потому исполняет различные функции, что Царство еще не свершилось, а мир важен для того, чтобы утверждать в душах Евангелие. Но оно исполняет эти функции в том самом организме человечества, который призван стать Церковью последних времен.
Противоречие между тоталитаризмом государства и всевластием Бога заставляет нас понять слова Христа: «Будут гнать вас» (Лк. 21, 12). Другие же его слова: «Отдайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22,21) — призывают нас покоряться государству, но не соглашаться с его обожествлением. Эти слова ставят нас в двойное подчинение, в чем нет противоречия, пока государство осознает себя служителем Бога в Его замыслах о мире. Вот почему верующий всегда был покорен государям, обращая их при этом в закон Божий; был мирен, однако не предавал себя их воле; был одновременно кроток и суров; смирялся — и бился головой о небо, пока Бог не услышит и земля не дрогнет.
Конечно, христианин — не анархист. Гражданская власть наделена в его глазах известной законностью, поскольку она от Бога (Рим. 13, 1). И все же верующий при этом не является ярым сторонником установленного порядка: евангельское свидетельство ставит этот порядок под вопрос. Поэтому христианин не непременно бывает покорен. Ради людей, живущих под обломками постоянно разрушаемого строя мира сего, он приспосабливается к резким переменам. Он понимает сложность возникающих ситуаций и старается направить их развитие в сторону большей справедливости, не будучи при этом одержим комплексами меньшинства, мечтаниями о теократической реставрации, догматической зависимостью от какого бы то ни было философского течения.
Верующие заключили соглашение с искренностью. У них нет вечного договора с какой бы то ни было формой правления: они всегда пребывают на уровне большей глубины, чем происходящее вокруг них. Потому они и побуждают мир двигаться вперед. Они свидетельствуют о том, что человечество не приемлет неизменности формы правления. Следовательно, они считают того, кто не пересматривает постоянно систем, хотя бы и революционных, реакционером, даже если это реакционер от революции. Как показывает история, системы подтачиваются теми же, кто их использует, а полезны для систем те, кто их критикует, побуждая их перерастать себя в движении к жизни бесконечной.
Любовь и власть несовместимы
Власть в Церкви немыслима, ибо принудительна. Речь идет не об авторитете иерархии, который не должен рассматриваться как власть. В латыни различаются значения слов auctoritas u potestas — авторитет нравственный и авторитет юридический. Единственное слово в Новом Завете для обозначения власти — exousia, т. е. сила, мощь. В конце Евангелия от Матфея Иисус говорит: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле» (Мф. 28, 18). Речь здесь вовсе не о мировом господстве, речь о силе, сокрушающей демонов и влекущей к себе духовной красотой. Та же мысль — в словах, сказанных воскресшим Иисусом Петру: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня?.. Паси овец моих» (Ин. 20, 15–17). Иисус ставит апостола пастырем стада верных потому, что тот любит. Любовь — единственная сила, которую мы можем применять к людям. Ничто чуждое душе не может ее по–настоящему привязать к другой душе. Кроме любви, всякая связь будет посторонней и искусственной. Если ее и навяжет какой–нибудь языческий бог, она все равно останется посторонней.
Все домостроительство Нового Завета зиждется на свободе: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Лк. 9,23). Мы выбираем Господа после того, как Он призвал нас, и Он делает нас членами Своего Тела.. Прежде приходит свобода ответить Богу, потом–дар «свободы славы детей Божиих», получив который, они «будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им» (Мк. 16, 18). Эта сила приходит к нам, чадам по сыноположению, оттого, что Бог посылает в сердца наши Духа Своего Сына, и Дух взывает в нас: «Авва Отче!». «Авва» — арамейское слово, так еврейские дети называли своих отцов. Апостол Павел так и говорит: «Ты уже не раб, но сын, а если сын, то и наследник Божий» (Гал. 4, 7). Эта мысль Павла продолжает мысль Иисуса, донесенную до нас евангелистом Иоанном: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин. 15, 15). Приведенные в близость к Отцу, мы обладаем всем Его наследием и всем знанием.
Встает законный вопрос: а как же власть духовенства? Надо бы дать ему некоторое освещение, тем более что современная мусульманская апологетика представляет ислам как религию равенства, противопоставляя его Церкви, которая состоит из двух категорий верующих: Церкви учащей и Церкви учащейся, как говорит классическое католическое богословие. Есть, значит, те, кто повелевает, и те, кто повинуется. Здесь надо напомнить о том, что тот, кто учит, кто прославлен и поставлен в пастыри над стадом, получил это послушание от Святого Духа. Повиноваться должно, прежде всего, общине и духовному Преданию, которое она хранит. Апостол Петр так обращается к древним христианам: «Пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду» (IПет. 5,2–3).