Если бы Иисус не хотел, чтобы он проглотил мушек, то не допустил бы, чтобы они оказались в его чае.
Уиллер задумался на пару секунд, потом прочел короткую благодарственную молитву, снова закрыл крышку, сжал губами соломинку и стал пить.
В последний час перед закрытием посетителей почти не было, поэтому они поужинали жареным рисом со свининой и куриной лапшой, которую кто-то заказал по телефону, но не забрал, а потом раньше обычного закрыли ресторан. Сью и Джон вытерли столы и подмели пол в зале, пока мать и бабушка мыли тарелки. Их отец наводил порядок на кухне. Они в этот раз уехали домой вовремя и чуть позже девяти прибыли к дому.
Хотя на улице уже было темно, Крис Чепмен и Род Малверн стояли на полоске желтой травы, разделявшей их участки, и разговаривали. Сью помахала им, когда вышла из машины. Они помахали ей в ответ и возобновили свою беседу. Ни тот, ни другой не обратил на ее родителей никакого внимания. Девушка захлопнула дверцу машины и последовала за отцом и матерью, которые пошли к дому самым коротким путем, мимо ивы. За многие годы она уже привыкла к такому поведению соседей, и хотя ей, наверное, следовало на них разозлиться, на самом деле Сью было все равно. Она воспринимала эту ситуацию, как элемент Обычного Порядка Вещей.
Обычный Порядок Вещей.
Сью пришла к убеждению: он проявлялся в том, что покупатели обычно не ведут себя по-настоящему дружелюбно и не сближаются с владельцами магазинов, ресторанов или с другими людьми, с которыми ведут бизнес, что между ними автоматически вырастает стена, которая мешает более близким контактам. Но она знала, что это не всегда так. Майк Фазио, владелец пиццерии «Майк пицца плейс» в торговом центре «Башас», похоже, дружил со многими своими покупателями. Хэнк и Тара Фаррел, хозяева видеосалона, часто общались со своими клиентами. Разница заключалась в том, что ее близкие были китайцами.
Сью не нравилось думать об этом. Она испытывала дискомфорт, и девушку не покидало ощущение, что она слишком чувствительна. Когда Сью видела в теленовостях, как выходцы из Азии протестуют против показа фильмов про Чарли Чана [Чарли Чан — герой серии детективных романов Э. Д. Биггерса и ряда кинофильмов (1926–1949), полицейский-китаец, всегда вежливый и любезный; славился своими глубокомысленными афоризмами в псевдоконфуцианском духе.] или мультфильмов, тиражирующих стереотипные представления о людях из восточных стран, Сью всегда чувствовала неловкость: ей хотелось поддержать протестующих, и она знала, что должна быть солидарна с ними, но, с другой стороны, она не могла полностью с ними согласиться. Девушка старалась убедить себя в том, что теперь расовая принадлежность уже не влияет на то, как другие люди воспринимают ее и ее близких или ведут себя по отношению к ним. В конце концов, многие консервативно настроенные белые жители городка восхищались темнокожими звездами спорта, футболистами и баскетболистами. Их дети покупали музыкальные записи темнокожих поп-звезд. Разумно ли ей было считать, что к ее близким относятся по-другому только потому, что они китайцы? Да. Потому что за все эти годы ее семья так и не стала своей, к ним все еще относились как к аутсайдерам, а не как к членам общины. Даже самые приятные клиенты, шутившие и смеявшиеся с ней, дружелюбно и уважительно относившиеся к ее родителям, если встречались с ней и с ее близкими в ресторане, в иное время общались с ними напряженно и холодно. Они могли кивнуть, иногда улыбнуться, в лучшем случае сказать «привет», но непринужденного общения не получалось, если они не были в привычных ролях клиента и официанта. Нельзя сказать, что ее семью избегали или не любили — к ним просто относились по-другому.
И так было потому, что они — китайцы.
Сью никогда не сталкивалась с предвзятым отношением к ней. У нее всегда имелась группа близких друзей, к ней относились справедливо, она не подвергалась дискриминации, ее принимали сверстники и дети, вместе с которыми она росла. Но у ее родителей не было друзей в городке, и они находились в социальной изоляции. Дело было не столько в цвете кожи, раскосых глазах или каких-то других особенностях внешности — от всех остальных их отделял язык. Их акцент и плохой английский подчеркивали, что они из другой страны, из другой культуры, и, когда они говорили по-китайски, это звучало оскорблением для других людей.
Но таков был Обычный Порядок Вещей.
Ночь выдалась теплой, ни ветерка; на темном фоне неба, как маленькие алмазы, сверкали звезды. Сью глядела на небо, пока шла с родителями к дому. Она заметила, что созвездия сместились по сравнению с тем положением, которое занимали, когда она разглядывала небо в прошлый раз; теперь они были ближе к своему зимнему стоянию, и девушка подумала о том, как быстро летит время. Только что закончилось лето, а скоро уже наступит Рождество.
Потом еще одно лето. Потом снова Рождество. Казалось, время движется в два раза быстрее, чем в школьные годы.
Войдя в дом, ее отец разулся и отнес остатки еды из ресторана на кухню. Джон, не разуваясь, сразу пошел в гостиную, включил телевизор и улегся на диван. Мать и бабушка сняли обувь и последовали за отцом в кухню.
Сью постояла немного в дверях, потом сняла свои сандалии, глядя на веер с розовыми цветами, висевший на стене. Девушка не знала, следует ли ей уйти в свою спальню или нужно помочь родителям и бабушке в кухне. Интуиция подсказывала ей, что лучше пойти к себе в комнату.
Что-то сегодня было не так. У Сью весь вечер было странное чувство, будто над ней висит какой-то злой рок; правда, ей было не так страшно, как тогда в школе. Она хотела лечь в кровать и забыть об этом. Это вэй.
Плохо.
Сью слышала, как бабушка тихо говорила с родителями на кухне. Весь вечер старушка была необычно молчалива; она даже не слушала свои любимые аудиозаписи, когда резала овощи на кухне в ресторане. Несколько раз, обернувшись, Сью ловила на себе ее пристальный и странный взгляд; еще она заметила, что бабушка так же странно посматривает и на ее брата. И родители заметили перемену в бабушкином настроении — она догадалась об этом, поскольку они общались друг с другом вежливо, а не препирались по любому поводу, как обычно, но никто из них не сказал о происходящем ни слова, и они продолжали заниматься привычными делами.
Девушка посмотрела на кухню, а потом изменила свое решение: не направилась ни на кухню, ни к себе в спальню, а нашла трусливый выход из ситуации. Она подошла к Джону, растянувшемуся на диване: его голова лежала на одном подлокотнике, а ступни упирались в другой.
— Подвинься. Дай мне сесть.
— Отвали, — ответил он.
— Сам отвали.
— Убирайся. Ты закрываешь мне экран.
— Отлично, тогда… — Она уселась ему на ноги.
— Эй! — закричал юноша, пытаясь выбраться из-под нее. — Перестань!
— И не подумаю.
— Ты слишком толстая. Мне больно!
— Тогда подвинь свои ноги, чтобы я могла сесть.
— Тогда встань, чтобы я мог подвинуться.
Сью встала, и брат, быстро дав ей пинка, скатился с дивана и отскочил в сторону. Оглянулся, проверяя, не собирается ли она ответить ему тем же, а потом лег на полу перед телевизором и сморщил нос.
— Я не могу сидеть рядом с тобой. Ты воняешь.
— Это ты воняешь, — парировала девушка. — Помойся.
— Сьюзен!
Сью обернулась на звук бабушкиного голоса. Старая женщина стояла в дверном проеме, и ее растрепанные седые волосы, подсвеченные неярким светом с кухни, подчеркивали резкие черты ее лица. На какой-то момент она показалась девушке похожей на ведьму, и Сью поежилась от испуга. Но, войдя в комнату, старушка уже выглядела как обычно.
Сью заставила себя улыбнуться.
— В чем дело, бабушка? — спросила она по-китайски.
— Пойдем-ка со мной в мою комнату. Я хочу что-то тебе дать.
— Хорошо. — Сью была озадачена, но задавать бабушке вопросы было бы невежливо, поэтому она встала с дивана и пошла вслед за нею по коридору. Не успела она выйти, как Джон вскочил и снова разместился на диване.
В комнате бабушки, как всегда, пахло затхлостью, и лекарствами, и травами — запахами старости. На небольшом тиковом прикроватном столике стояли две бутылки женьшеня, распространявшие самый сильный из запахов этой комнаты. Одна из бутылок, та, которая поменьше, была наполнена мелко нарезанными кусочками корня. В другой, в прозрачной жидкости, плавал целый корень женьшеня, похожий на маленького человечка, заключенного в стекло. Боковые корешки казались ручками, а нижние — ножками.