Он сжег эту фотографию, бросив ее в огонь вместе с пачкой перевязанных резинкой старых писем, которую обнаружил в ящике отцовского комода.
Никогда нельзя судить по внешности. Это была одна из вещей, которым Уиллера научил отец. Никогда не знаешь, что скрывается за внешностью, что люди прячут под своими масками, каковы они на самом деле изнутри. Это может видеть только Господь.
Но со временем Уиллер обнаружил: он научился видеть, что скрывается под маской, и заглядывать людям в душу, проникать сквозь фасад к их истинной сущности. Это был дар, которым наделил его Господь, награда за его заслуги в распространении Слова Божия.
А теперь Иисус удостоил его личного посещения. Это начало нового дня.
Уиллер снова посмотрел на церковь, а потом на Дейвиса, стоявшего рядом с ним. Координатор реставрации был одним из этих ложных христиан: маска благочестия и покорности скрывала проклятого гуманиста, каким он был на самом деле. Уиллер усмехнулся про себя, и на сердце у него потеплело. Этот мужчина скоро узнает свою подлинную цену.
Дейвис закончил вычисления на своем маленьком компьютере-наладоннике и поднял глаза на Уиллера.
— Самый ранний срок, когда мы сможем ее перевезти, — это следующая пятница, — сказал он.
Уиллер кивнул.
— Отлично, — сказал он улыбнувшись, и добавил, продолжая кивать: — Следующая пятница — отлично.
По понедельникам ресторан был закрыт. Даже таким трудоголикам, как ее родители, был нужен день отдыха, день для себя, и поскольку они не могли отдыхать в субботу или воскресенье — это были два самых занятых дня недели, — они закрывали ресторан по понедельникам.
Это был день, когда Сью позволяла себе выспаться.
Теперь она лежала в кровати на боку, свернувшись калачиком, и глядела на висевшую на стене в рамке репродукцию картины Сарджента. Джон уже встал и собирался в школу. Она слышала, как он чистит зубы в ванной. Издалека, с кухни до нее доносился звон кастрюль и ритмичные отрывистые звуки голоса матери, пытавшейся подпевать радио.
Обычно ей нравилось полежать некоторое время после пробуждения, наслаждаясь мирным переходом от сна к бодрствованию; ее ум работал четко, потому что его ничто не отвлекало, пока тело все еще наслаждалось комфортом и дремало. Но сегодня она ощущала какое-то беспокойство, и у нее не получилось расслабиться и полежать под одеялом. Девушка села и потянулась. Оглядела свою комнату. Ее взгляд задержался на репродукциях картин импрессионистов, висевших на стенах, на резном старинном комоде, на прикроватной тумбочке, покрытой кружевной салфеткой. Ее комната более чем что-либо иное подчеркивала и символизировала различия между ней и остальными членами ее семьи. Сью украсила комнату в соответствии со своими собственными, самостоятельно приобретенными эстетическими стандартами, на которые повлияли прочитанные ею книги и просмотренные фильмы. Остальные комнаты дома были заполнены подушками и ковриками кричащих цветов, поддельным резным нефритом и безвкусными фигурками Будды. Все это была дешевая имитация китайской культуры, приобретенная в сувенирных магазинах, предназначенных для американских туристов, но с энтузиазмом покупавшаяся ее родителями.
Ее комната была другой.
Если бы реинкарнация душ существовала, думала Сью, то в предыдущей жизни она была английской женщиной викторианской эпохи.
Встав с кровати, девушка подошла к шкафу с одеждой. Она еще не решила, что будет делать сегодня. Ей казалось, будто она что-то планировала — по крайней мере, у нее было такое чувство, — но, как ни старалась, не могла ничего вспомнить.
Девушка сняла свой халат с крючка на двери кладовки и надела его.
Родители обычно использовали этот день для поездок за покупками и работы по дому. Сью же читала, смотрела телевизор или сама отправлялась за покупками, хотя всегда испытывала чувство вины из-за того, что не делает ничего полезного. Через два года после окончания школы она все еще не привыкла к тому, что у нее появилось настоящее свободное время и ей не нужно больше делать домашних заданий или проектов, срок сдачи которых уже подошел.
Ей все еще хотелось над чем-нибудь работать, и она пыталась писать, рисовать, творить, но вместо этого позволяла себе лениться и целый день ничего не делала, а просто сидела дома.
Такой ли была жизнь большинства людей? Плыть по течению и просто существовать? Все это казалось бессмысленным и бесполезным. Сью так старалась добиться успехов в школе, училась, получала хорошие оценки — и что ей это дало?
Ее мама крикнула на китайском Джону, чтобы он шел завтракать.
Сью также направилась по коридору в кухню и столкнулась с братом по пути.
— Смотри, куда идешь, тормоз, — сказал тот, толкнув сестру бедром.
— Отстань, — ответила она ему.
Они зашли в гостиную. На столе уже стояли три миски. Мать, очевидно предполагавшая, что Сью будет долго спать, удивилась, увидев девушку, но поспешила на кухню и принесла еще одну миску.
— А что с бабушкой? — спросила Сью на китайском. — Она разве не будет с нами завтракать?
— Бабушка плохо себя чувствует, — ответила мать, поставив миску на стол. Она ограничилась лишь этим кратким ответом и сразу вернулась на кухню.
Это встревожило Сью. Обычно, если бабушка болела, ее мать подробно рассказывала о природе ее недомоганий. Молчание матери встревожило Сью, и она все время думала о том, что бормотала бабушка вчера вечером, перед тем как побрела спать.
Вэй.
Плохо.
Сью тогда не поняла, что имела в виду ее бабушка — болезнь или зло, но не переспросила. Ей вчера не хотелось этого знать. Но она подозревала, что старушка имела в виду не физическую болезнь. Последние несколько дней после того, как в овраге нашли механика, бабушка была встревоженной и озабоченной и проводила больше времени, чем обычно, в своей комнате, а когда говорила с близкими, то намекала на дурные предзнаменования. Хотя Сью скептически относилась к суевериям своей бабушки, ее также немного пугало то, что старушка называла ди лю ган — шестым чувством.
У Сью никогда не было удовлетворительного объяснения того, каким образом ее бабушка могла предсказывать, когда пойдет дождь, если даже метеорологи не знали этого, или как она могла с удивительной точностью предсказывать смерть родственников, живших очень далеко от них. Еще меньше ей нравились упоминания бабушкой духов и имо — демонов.
Девушка продолжала стоять, а Джон сел. Ее отец уже занял свое место во главе стола, но пока ничего не говорил, и ни Сью, ни Джон не решались заговорить с ним. Отец не был «жаворонком» и, хотя всегда вставал рано, редко говорил до завтрака и никогда до того, как выпивал свою первую утреннюю чашку чая. Он предпочитал сидеть в молчании и слушать новости по радио, а по четвергам — читать газету.
Глядя на раздраженно уставившегося куда-то в пространство отца, Сью задумалась о том, говорил ли он с ее матерью перед завтраком, или они просто просыпались по звонку будильника, молча вставали с постели и одевались, не проронив друг другу ни слова.
Это была грустная мысль, и она постаралась прогнать ее.
Джон барабанил по столу вилкой и ложкой, пока ждал завтрак, выстукивая ритм какой-то роковой или рэперской песни, которая ему вспомнилась. Сью зашла в кухню, чтобы узнать, не нужно ли помочь матери с едой. Та как раз заканчивала перекладывать жареный рис со сковороды на блюдо. Она сказала, чтобы Сью сняла чайник с плиты. Девушка взяла чайник, а мать — блюдо, и обе они пошли в гостиную.
Джон посмотрел на них, нахмурился, когда мать поставила блюдо на стол, и отложил свою вилку и ложку.
— Почему у нас никогда не бывает нормальной еды на завтрак? — спросил он на английском.
Отец строго взглянул на него.
— Ешь!
— Я хочу блинов или чего-нибудь еще. Я не хочу риса. Мы едим рис каждый день. Меня от него тошнит.
— Джон… — предупредила его Сью.
Но спор уже начался. Мать присоединилась к отцу, читавшему Джону лекцию о питании, и назвала сына непочтительным и неблагодарным. Спор шел на двух языках: родители говорили на китайском, а брат Сью отвечал им на английском, чтобы досадить.