Выбрать главу

По два окна две комнаты просторных у Виктора. Денег опять у Виктора много.

- Я, Степа, под счастливой звездой родился. Счастливых людей любить надо, ласкать. Около счастливого сам счастливым будешь. Счастье, оно прилипчиво. А ты тогда убежать от меня хотел и слова всякие...

- Да чем же уж ты больно счастлив? Что до сегодня в тюрьму не угодил? Так вот и я тоже бегаю.

- Нет, не то. Я про Семена. Тогда у меня несколько сотен всего оставалось. Я уж раза два говорил себе: а не приняться ли о сребренниках думать? Да все откладывал. Черт их знает, как о них думают. А тут от нотариуса письмо: милостивый государь, так и так, двадцать тысяч по завещанию. И теперь, видишь, в каком дворце живу. И все у меня есть. Даже маринованная корюшка. Хочешь маринованной корюшки? Ешь на здоровье. Клянусь любовью, не жалко. А ты, бомбист ты страшный, счастливой моей звезды не признаешь.

- Какое счастье? Просто, богатая родня.

- А ты то пойми: ведь это по старому завещанию. Пятнадцать лет завещание лежало. А перед смертью за полчаса он людей к себе потребовал, новое завещание писать. Диктовать уж принялся. Находясь в здравом уме и прочее. Только к стенке отвернулся; я, говорит, вздремну минутку. И не проснулся.

- Так он, может, в новом-то завещании мильон бы тебе оставил.

- Я и говорю: счастливая звезда. Ну куда мне мильон! Одни хлопоты. Люди бы разные глупые полезли, заставили бы фабрику какую-нибудь строить или пароход. Акции там, облигации. Когда бы я стал писать? Оно, правда, и сейчас я не обеими руками пишу, но, ведь, кончу же когда-нибудь эту картину. Да и тебе было бы плохо: иначе, как во фраке, тебя лакеи бы ко мне не допустили. А у тебя фрака-то и нет. Ты бы мне письмо за письмом, допустите, ваше превосходительство Виктор Макарыч, пред свои светлые очи без фрака. А секретарь мой за маловажностью те письма в корзинку. А я бы сидел и плакался: и чего это Степка-подлец не идет. Лишний раз бы поссорились. А мне уж это надоело.

- Ну, тебя! А корюшку давай. И к чему маринованная? Жареная вкуснее.

- Капиталисты привыкли разнообразить свой стол. Жареную я вчера ел. И товарищ Зоя ела. И коньяк пили. А вино какое было! Белого вина нашел две бутылки в кабачке. Древнее вино.

- Оставь Зою Львовну, Виктор.

- Как оставь? Не пускать ее к себе?

- Не ломайся. Все понимаешь. Что она тебе?

- Что? Соседка.

- Не то...

- Ну, Зоя милый человек, умный, умнее тебя.

- Верю. Но однажды я тебя поколочу. Ты что затеял? Одну сестру тебе погубить не удалось, ты за другую принялся. Ведь ты не любишь ее.

Сказал Степа спокойно. Но перед началом полной грудью вдохнул.

- Люблю? Не люблю? О том я с мужчинами говорить не привык.

- Зоя Львовна слабее сестры... Не знаю что у вас и оттого ли... Но Николай говорил...

- Николай? Что Николай и почему именно он?

- Говорил, что Зоя Львовна... что видал ее... что она пить стала.

- Молоко? И много? Как это она додумалась!

- Шут!

- А, догадываюсь. К коньяку подговариваешься? Можно, можно. Сейчас. Смотри, какой коньяк. Немного осталось, но пошлю купить. А то пойдем в «Якорь». Да нет, ну его! Орган этот... А Зоя, правда, любит смотреть, как я коньяк пью. Насмотрится, ну и сама будто пила.

- Оставь, говорю. С сестрой ты ее рассорил. А Юлия Львовна ей все. Друзья были. Юлия Львовна сильный человек, а по глазам вижу: очень это ее расстраивает. Опять взгляд у нее упорный, грустный. Ну, она-то в деле с головой. А Зоя Львовна... Вот Николай говорит...

- Ах, неужели его превосходительство гневается? А меня он в угол не поставит?

- Не шути. Николай имеет право. Ему поручено. И, если Зоя Львовна манкирует и неосторожна...

- Ладно! А когда ты Юлию видал?

- Днем.

- Сегодня? Понимаю. От нее ты. И не при чем Николай.

- Вот, ей Богу, Николай говорил.

- Ну, а чего Юлия от меня хочет?

Взглядом долгим и сердитым поглядел на Виктора. Сказал раздельно:

- Юлия Львовна от тебя хочет, чтоб ты был честным человеком. И она даже, если это необходимо, готова с тобой увидеться.

- Через неделю Глеб приедет. У Глеба все увидимся. Так честным человеком? Так мало и так много? Парламентеров и приказов не люблю. Но можешь передать, что буду честен даже с вашей рыбьей точки зрения. Ибо есть обстоятельство. Даже два.

- Виктор, друг. Я тебе верю. Но скажи. Вот ты с ней на «ты»...

- Отойди от меня, развратник! Ты забываешь, что я и с тобой на «ты».

Степа громко сплюнул и, вскочив со стула, подошел к окну. А Виктор сказал вошедшей по звонку горничной:

- Вот такую же бутылочку, пожалуйста. Против ворот, знаете?

Ушла. Повернулся от окна Степа. Решил о том не говорить.

- Вот что, Виктор. Неприятность у нас большая. Про Варевича не слыхал?

- Это что он провокатор? И слушать не хочу.

- Уверен в нем? Я так рад.

- Я уверен в том лишь, что Варевич глупый щенок. Следовательно, как мне, так и всем остальным должно быть безразлично, провокатор он, или не провокатор.

- Как ты странно судишь...

- Это у вас там некоторые странно судят и рядят. Ни один дурачок, ни сотня их дела не погубят. А если погубят, значит организация плоха.

- Но во-первых Варевич не дурачок, а во-вторых, опыт показал, что и дурачки опасны.

- Наше время таково, что всякий, кому не лень, может при некотором остроумии составить списочек по адрес календарю имен из ста и представить его куда не надо. И в крайнем случае полсотни окажутся причастны, пусть минимально. Остроумие, говорю, лишь необходимо. Но ведь и от этой полсотни остроумие требуется. Что же сказать об организации! Не Варевич, так кто-нибудь другой, а за Николаем, к примеру, следят и хотят накрыть. И Карпа, и Васильева. А над ними ведь что висит! Но Николай психолог. Он вот, скажем, меня недолюбливает, расходимся мы в мелочах, ну, может, и в крупном в чем. А ведь ночует у меня без страху. И тех двух, когда можно посылать. Отдыхаем, говорит, здесь. И действительно, положение это их нелегальное как нервы выматывает. Николай от меня во многом таится. Еще бы - правая рука. Глеб приедет, о Глебе мне пустячки разные. И не выпытываю. Срок придет и надо мне будет, Глеб сам мне скажет. Николай чувствует и спит спокойно. А к Варевичу не пойдет. И почему-то вот и ты не скажешь Варевичу, где Николай ночует. А про Варевича с неделю всего слухи эти. Ни про это место не скажешь, ни про те две квартиры. И раньше, уверен, не говорил.

- Не говорил.

- Ну вот. А всё психология. На Волге у нас про Николая бы сказали: на пол аршина в землю видит. А Глеб! Да у Глеба на Рождество здесь обыск был. А в Москве, может, и не один. А почему обыск? Конечно, провокатор какой-нибудь, или просто шпик. Может, и десяток. Глеб вьюн. Голыми руками не схватишь. Сюртук тогда надел, ученый знак нацепил, сам в департамент объясняться поехал. Кричал, говорят, там. Такому Варевич не страшен. А если сам Глеб оказался бы провокатором, ну это скверно. У нас теперь всех подозревают. И подозревайте. Но не плакаться только надо да оглядываться. Вот вы от Варевича теперь отворачиваетесь, и едва ли уж так тонко это делаете. А если он не виноват и чуток при этом, он или свихнется, хоть и дурачок, или озлобится. А тогда... Нет, вы до Глеба отложите. А Николай в этом деле не судья. Николай - затравленный зверь, хоть и умница. Ему лично шпикомания его на пользу, и хвалю, а для дела... Войдите, войдите. А вот и коньяк. Выпьем, Степа, за мудрость житейскую. Без нее теперь податься некуда. А те, пожалуй, антагонисты-то наши, в житейской мудрости посильнее вас. А?

Ушла горничная. Степа сказал раздумчиво:

- С тем, что вовсе эти люди не опасны, конечно не согласен. Но ты не лыком шит. У Кудрявого сидели позавчера. Кухарка самовар принесла. Все мы сразу как воды в рот набрали. Неловко даже стало. А про того же Варевича - вопрос. У тебя это гладко выходит. Оно, конечно, не каждого бойся, ну да все-таки. Молодец. Язык у тебя привешен вроде как у Глеба. Идет! Выпьем за житейскую мудрость. Хороший коньяк у тебя.