– Ну, если не может человек под блюз? Короче… Опять же встаю, ищу подходящий диск. Ставлю Леонарда Коэна. Леонард Коэн, думаю, идеально должен подойти – медленный, он даже не поет, а так, речитативом напевает…
– Ну да.
– Красивый такой голос, хрипловатый, интимный. Ну, то что надо, в общем…
– Коэн на такой случай – просто супер. Я всегда ставлю. Под Коэна трахаться первое дело.
– И я так думал.
– И что?
– Только я к ней – она вроде бы ничего…
– Ну вот!
– Целуемся, все такое, и вдруг отстраняется и говорит: «Слушай, он же про демократию поет! Ты не мог бы что-нибудь другое поставить, чтобы не про демократию, а про любовь?»
– Что, так и не пое…ся?
– Да ну тебя.
– Нет, меня это бесит, правда. Такие все эстетки! Свечи, шампанское, музыка… Меня же никто ни разу не спросил: хочу ли я под музыку? А меня, между прочим, музыка отвлекает…
– Правда?
– Буду я тебе врать!
– Может, тебе к урологу сходить? Вдруг это простатит или не дай бог аденома?..
– Чего? – вспыхивает. – При чем тут аденома? И что я ему скажу: доктор, у меня под музыку не встает?
– Может, это симптом!
– Глупости! Просто я десять лет, если помнишь, отучился в музыкальной школе. Не могу я музыку воспринимать как фон. Так что либо сексом заниматься, либо музыку слушать.
– Как все непросто…
– Да просто все на самом деле, нечего выпендриваться!
– А кто выпендривается?
– Ну, эта твоя Оля! Да все они!
– Ладно тебе, – успокаиваю – не на шутку, смотрю, разошелся.
– Нет, ну ты у нее спроси при случае: зачем ей музыка в постели? Так, ради интереса.
– Да я спрашивал…
– Да? – Поднимает брови. – И что?
– Ничего, говорит, помогает не отвлекаться на посторонние звуки.
– Что еще у вас там за звуки?
– Ну, диван, к примеру, может скрипеть…
– Большое дело! Купи новый.
– Или вся эта физиология… она же разными чмоками… хлюпами сопровождается…
– Господи, куда мы катимся, Илюха?..
Отворачивается, громко сопит. Изучаю его профиль – глаз колет щетина. Мне не удается так равномерно и быстро зарастать. Бреюсь в лучшем случае через день. А тут у человека столько тестостерона, аж, наружу прет… Насмотревшись в окно, взъерошив копну неопределенного цвета волос, вздыхает:
– Знаешь, что самое неприятное?
– Что?
– Я могу представить себе все свои будущие радости. Все… И от этого мне как-то грустно.
– Еще по одной? – предлагаю.
– Никаких противопоказаний. – Придвигает свою рюмку.
Бутылка текилы пуста – отошла первая ступень. Опустилась под стол, будто рухнула в бездну Тихого океана, и мы забыли о ней навсегда. Люди невероятно высокомерны и в той же степени эгоистичны. Они даже не задумываются о том, что в этот момент в точке падения могут проплывать киты или стая дельфинов… Людям наплевать. ЦУП радостно докладывает о том, что космический корабль выведен на околоземную орбиту, и никого не гнетет судьба китов и дельфинов… Никого! Вот о чем я хочу ему рассказать! Вот о чем мы еще не поговорили!
– Ученые из разных стран, – начинаю издалека, – давно ломают голову над тем, что заставляет морских млекопитающих выбрасываться на берег.
Перестает сопеть, смотрит на меня удивленно:
– И что их заставляет?
– По одной из версий, к этому приводит загрязнение воды в зоне, где они обитают, по другой – на китов так иногда влияют фазы луны и магнитные бури. А не так давно британские исследователи установили, что чаще всего морские животные совершают самоубийство после военных учений, так как их дезориентируют сигналы, посылаемые эхолотами кораблей.
– Эхолотами? – уточняет.
– Да.
– Я вот вспомнил, как-то читал, что если скорпиона обложить горящими углями, то он вонзит себе в спину жало и умрет от собственного яда. Не знаю, правда это или нет.
– Я тоже.
Кухню немного покачивает. Но в целом все системы работают нормально, экипаж чувствует себя хорошо.
– Доставай свою ростовскую!
– О! – восклицает, радостно отвинчивая пробку. – Вот, попробуй нашей-то! – Сцеживает бесцветную патриотическую жидкость в рюмки.
После текилы ростовская бьет по обонянию с изощренной жестокостью. На какое-то время лица наши становятся похожими на морды шарпеев. Все только лишь наметившиеся и лишь приноравливающиеся к нам морщины вдруг накидываются и в мгновение испещряют наши физиономии, пока ростовская опускается по пищеводу.
Алик крякает, занюхивает волосатой рукой проскочившие пятьдесят граммов:
– А? Ну как тебе родная?
– Охренительно! – выдавливаю.
– Знаешь, я в Одессе был только один раз. Давным-давно, еще мальчиком. В пубертатный период… – Переходит на доверительный шепот: – У меня тогда болели яички.