— Вы ещё и чай вместе пили? — ужасается мама.
Бабака снисходительно улыбается:
— Екатерина Алексеевна, вы меня как женщина женщину поймёте. Я же когда у него награбленное конфисковывала, он мне лапы целовал, венцом творения называл и двигателем прогресса! Положительный оказался человек. Во всех отношениях. Гербарии собирает, как мы с Костиком…
— Всё ясно, — говорит оперативник. — Вы, Бабака, простите, хоть и говорящая собака, но далеко не дальновидная. Вас этот грабитель и вор вокруг пальца обвёл, а вы и уши развесили. Иван Иванович он, как же! Чёрта с два! Будем составлять фоторобот.
Мама и я — мы грустно глядим на Бабаку. Она, конечно, на общем фоне собака умная, но факт остаётся фактом: грабителя Бабака профукала. Хорошо хоть догадалась изъять ценности. Простодушный всё-таки народ эти собаки.
В прихожей раздаётся звонок, и мама идёт открывать.
— Здравствуйте, а Бабака дома? — слышу я незнакомый мужской голос.
— Она сейчас занята, — строго отвечает мама. — А вы кто? Родственник?
— Знакомый. Да вы не волнуйтесь — вот мой паспорт…
На некоторое время в прихожей воцаряется гробовое молчание. Рука оперативника тянется к кобуре.
— Передайте ей вот это, — снова слышится мужской голос. — Всего хорошего.
Мне не терпится, и я кричу из кухни:
— Кто там приходил?
На пороге появляется мама с охапкой красных, жёлтых, оранжевых и бордовых листьев:
— Это тебе, Бабака… От Ивана Ивановича…
— Стой, стрелять буду! — оперативник срывается со стула.
— А я вам что говорила? — вспыхивает Бабака и идёт за вазой в гостиную.
Глава 6
Первый снег
Гульсаре Сейдахметовне, нашей учительнице по русскому и литературе, дай только карты в руки — сразу заставит писать сочинение.
И хорошо ещё, если на свободную тему, — так нет! Выдумка у неё что надо! Недаром она родом из Выдумляндии. У неё про это даже в паспорте, в графе «Место рождения», было записано. Пока она его не потеряла на первомайском субботнике.
Рассеянный народ эти женщины средних лет. Мы всей школой искали тогда паспорт, даже дворник дядя Сёма подключился и капитан милиции с ищейкой. Дядя Сёма, помнится, сказал в тот день:
— Канул паспортишко в Лету.
А ищейка понюхала асфальт и добавила:
— Ищи его теперь, свищи!
Теперь Гульсаре Сейдахметовне грозят экстрадицией[5] обратно в Выдумляндию. Но она железная женщина — крепится, и школа её всецело поддерживает. Директор — рисковый, благородный человек — ради Гульсары Сейдахметовны пошёл на должностное преступление: прописал её в каморке за актовым залом. Какая-никакая, а жилплощадь — шесть квадратных метров.
— Сочинение — это вам не какое-нибудь изложение или диктант. Диктант — не вертись, Колготкова, — любой стоеросовый телепень[6] напишет, у которого ручка в руке держится. А для сочинения — Христаради, вон из класса — мозг нужен, как у Ломоносова.
— Или как у Фонвизина, — добавляю я.
— Не паясничай, Косточкин, а то в лоб получишь.
«Не в лоб, а по лбу!» — храбро кричу я мысленно.
— Записываем тему, — говорит Гульсара Сейдахметовна. — Амфитеатров, кончай в окно пялиться. Тему, говорю, записывай.
— Я записываю.
— Записывай, записывай.
— Я и записываю.
— Будешь умничать, Амфитеатров, коленями на горох поставлю. Гадов, чего тебе?
— А тема какая, Гульсарахметовна?
— Тема, Гадов, «Первый снег». Так, сейчас все дружно смотрим в окно, ты тоже, Амфитеатров, подключайся. Смотрим в окно, любуемся на первый, чистый, свежий снег. Косточкин, синоним к слову «снег» — живо! На счёт три! Раз… два… два с четвертью… два с кисточкой…
Я начинаю усиленно думать, но на ум лезут сплошные антонимы и всякая ерунда: град, дождь, слякоть, ночь, улица, фонарь, аптека…
— …Два на верёвочке… два на ниточке… два на волосочке…
Меня бросает в пот. Я паникую и смотрю на товарищей. Но товарищи не спешат мне на выручку, товарищи хихикают, а отдельные товарищи, вроде Гадова, корчат мерзкую рожу.
— …Два с хвостиком, два с копчиком, тр-р-р-р… — не успевает договорить Гульсара Сейдахметовна, и я ору во всё горло:
— Осадок!!!
— Молодец, Косточкин. Сильное у тебя горло. С таким горлом в оперном театре хорошо работать или гудком на паровозе. Осадок, Косточкин, это у тебя на дне унитаза. А с неба — осадки.