В это время можно услышать заливистый смех проказницы. А то и увидеть ее в прозрачной воде. У красотки множество тонких кос длиною до пят. Косы тянутся и вьются вдоль ее нагого гибкого тела, точно подводные растения. Кожа девицы нет-нет да и прельстительно сверкнет меж ними, покажется соблазнительное округлое бедро или прекрасная грудь...
И Виллибальду, и Адельхайд, и старшему духу Флику дер Флиту давно досаждал шумный барон. Другие охотники как охотники: подстрелят добычу, повеселят духов песней у костра, да не забудут им оставить кусочек получше. А нахальный барон никогда не выкажет извечным здешним хозяевам и чуточки почтения. Вот и сейчас гогочет во всю глотку над слугой, застрявшим в барсучьей норе, а друзья и челядь вторят забавнику, будто они вовсе и не в глухом Темнющем Лесу, а на деревенском гулянье.
Флик дер Флит раздраженно закряхтел - и с высокого дерева слетела здоровенная сухая ветвь. Рассерженный Флик хотел, чтобы она долбанула барона по темени, но в досаде поперхнулся дымом трубки, и ветвь едва не угодила в маленького слугу: как раз в этот момент он насилу высвободился из барсучьего лаза. Барон захохотал еще пуще:
- Жаль, сук не обломился чуток раньше! Тебя живо вбило бы внутрь, и твое милое личико уже было бы в барсучьих поцелуях!
Слуги принялись разводить костры, готовить еду, а барон с друзьями все не успокаивался. Виллибальд всплыл на поверхность Камышового Озера в обличье седого бобра с позеленевшими усами, Адельхайд выпрыгивала из ручья радужной форелью. Они нервничали сильнее и сильнее и, сделавшись невидимыми, принялись летать и переговариваться с Фликом дер Флитом, возмущаясь беспутным бароном и его компанией. Голоса духов становились все более резкими. Но охотникам казалось, что верещит сорока, стеняще вскрикивает выпь, пронзительно канючит канюк.
На разостланной скатерти слуги расставили приборы. И вдруг в тарелках вместо вкусно приготовленных потрохов молодого зубра оказались червивые селедочные головы. Барон с отвращением приказал швырнуть скатерть со всем, что на ней, в костер и подать тетеревов, зажаренных на вертелах. Но из аппетитных, лоснящихся жирком тетеревов поползли шипящие гадюки...
Наконец-то барон встревожился. Он велел подать коня, но увидел перед собой дряхлую клячу, хромую на три ноги. Кляча дыхнула такой вонью, что у забавника помутилось в глазах. А тут лес угрюмо зароптал, облака заклубились, на глазах свиваясь в плотные крутящиеся жгуты, и вдруг жиганула какая-то невиданно рогатая и изломистая, от середины неба и до самого края земли, зловещая молния. Все содрогнулось с таким обвально-тяжким треском, что охотники присели, прикрывая головы руками, а через миг кинулись от бури кто куда, забыв про барона. Он остался один перед вязом Флика дер Флита.
Весельчак увидел старуху. Она сидела на краю дупла: в облезлом и рваном рысьем кафтане, подпоясанная поясом из волчьих хвостов. Существо покачивало босыми вымазанными глиной ногами и шевелило пальцами, корявыми и волосатыми. Ногти на них длиннее кожурок горохового стручка. В космах старухи свил гнездо кобчик. Он возился в гнезде и зло посверкивал глазом на барона.
Незнакомка пососала трубку, в усмешке показала четыре клыка. Затем, сунув трубку за пояс, достала из-за пазухи черепаховую табакерку и принялась заталкивать табак в ноздри. Барон был в ужасе, но скрывал дрожь. А тут у него хлынули слезы. Вдобавок заурчало в голодном брюхе.
- Чего тебе надо? - спросил он старуху дрогнувшим голосом. - Хочешь, завтра же велю привезти сюда четыре бочки черного пива и воз охотничьих сосисок?
- Хорошо наперченных сосисок! - уточнила старая дама. - Прибавь воз сахарных голов да полвоза сырных, бочку мозельского и бочонок сладкой тминной водки, потому что я тут не одна!
После этих слов на барона, впервые в жизни, чихнули: да еще несколько раз. Затем вновь раздался старчески-надтреснутый повелительный голос:
- Пусть привезут также тринадцать корзин ванильного печенья в меду. Но это не все! Я не хочу, чтобы ты безобразничал в моем лесу! Зная твой нрав, я все же позволяю тебе смеяться здесь не особенно громко во все дни, кроме четверга. Но если ты в четверг засмеешься в Темнющем Лесу, тебе уже никогда не вернуться в твой замок!
Барон все сделал по уговору. Даже прислал сверх положенного бочку вишневой наливки. В Темнющем Лесу больше не хохотал. А однажды стерпел и не велел подсыпать горящих углей в промокшие башмаки, которые слуга, страдавший ревматизмом, поставил на пень посушиться на солнышке.
Зато уж в своем неприступном замке хозяин вел себя хуже прежнего. К обычным безобразиям прибавлял все то, что поостерегся натворить в лесу. Негодник обожал невысоких хрупких молодиц, тоненьких и легких, как тростинки. Он так их и называл: "Мои тростиночки!" Во время попоек с ними откалывали разные штучки.
Обычно хозяин и гости, налитые пивом и вином, разгоряченные, красные, раздевались донага. Они завязывали друг другу глаза, уши залепляли тестом и становились посередь зала, широко расставив ноги. Женщины, такие же нагие, прильнув к полу, вертко проскальзывали у них между ног наподобие ящериц. Если мужчина угадывал момент и ему удавалось сесть на молодицу, он тут же проделывал с нею увлекательное дельце... Если же женщина успевала проскочить под ним, она получала три звонких серебряных талера.