— Кто ж меня туда возьмет, Коля, — Белов плаксиво опустил щеку на стол. — Я ж дисквалифицировался почти. Я ж тут отрезан от всей мировой медицины… Как тут не пить!
— Все в твоих руках, — провозгласил Четыре_пи. — Все мы тут в дыре, но из дыр вылазят. Я бы даже сказал, вылетают. Надо только кое-что исправить. Вот как снабжение подойдет… — Он осекся, осознав, что сболтнул лишнего.
— Какое к черту снабжение! — взвился Белов. — Тут мозгами нужно снабжать! Да я вот этими руками… Походным ножом… и шил потом рыболовным крючком с леской. Вот этими вот руками, — доктор потряс пятернями перед носом Четыре_пи. — Слепую кишку держал.
Запал у Белова закончился, и он снова положил голову между тарелок.
— Достал ты уже всех своей походной кишкой, — сказал Коля. — Как напьешься, так эту шарманку на полную включаешь.
— Дурак, я человека спас, — утробно отозвался Ваня. — В полевых условиях.
Кузнецов пошарил под столом, тяжело вздохнул и, пошатываясь, вышел из комнаты. Через минуту вернулся, баюкая в руках четвертную бутыль с мутным содержимым.
— О! — тут же перестал хныкать врач. — Жизнь налаживается.
Коля взгромоздил сосуд в центре стола и с удовлетворением откинулся на спинку стула.
— Откуда ты это взял? — изумился Четыре_пи. — Ведь мы все выпили.
— Это не мое, — нетвердо признался Николай. — Это товарищей. Дали на сохранение.
— А мы что, тебе не товарищи?! — Белов потянулся к бутылю. — Я, например, даже член партии. — Он снял пробку и понюхал. — Первач?
— Неважно. Наливай.
— Ребята, постойте — попытался возразить разведчик. — Мы же умрем без закуски.
— А я что говорю, — Коля приподнялся, залез в авоську, висящую на крючке, и выудил из нее пол буханки ржаного.
— Ай, да, Коля, ай да молодец, — восхитился Белов.
Они немедленно выпили, пожевали хлеба и выпили снова. Мир шумел и бликовал радужными всполохами. Предметы растягивались, расплющивались, теряли контуры, а потом собирались в первоначальные формы. Хотелось рухнуть с высоты стратосферы и лететь, расправив крылья. И чтобы в лицо бил упругий воздух, и пришлось бы закрыть глаза.
— Спишь? — Белов ткнул его в бок. — Не спи, замерзнешь.
Четыре_пи услышал, как опять наливают.
— Знаешь, Леня, чего я по-настоящему боюсь?
Четыре_пи ничего не хотел знать. Он хотел лететь. Просто парить в стратосфере. И обязательно с закрытыми глазами.
— Не спи, говорю! — грозно сказал Ваня, и Четыре_пи ощутил, что в его руке материализовалась рюмка.
— Так знаешь, чего я боюсь? Читал Ионыча?
— К…к…какого Оныча?
— Тьфу, неуч. Чехова не знаешь. — Белов хотел было поднять свою порцию, но рюмка стремилась к центру земли с невероятной силой. С третьей попытки он все-таки преодолел притяжение, но рюмку до рта не донес. Содержимое расплылось по скатерти и завоняло. В стратосфере стало дурно.
— Так вот, Леня, — как ни в чем не бывало продолжал слегка раздосадованный доктор. — Я боюсь не навыки потерять… Тем более какие тут навыки. Суставы вправлять, да синяки йодом мазать… Нет у меня никаких навыков. Я другого боюсь. Боюсь, что через год я уже не захочу никуда уезжать. Потому что мозги мои станут круглые такие…мягонькие. И все этим гадким самогоном проспиртуется. И женюсь я, Леня, на какой-нибудь среднерусской бабище. Нарожает она мне дюжину детей, а я по-прежнему буду клизмы ставить. Понял, да? И буду пирожки от больных старичков принимать.
— С капустой? — поинтересовались из стратосферы.
— Что с капустой? — запнулся Белов.
— Пирожки.
— Не знаю, — доктор задумался. — Может и с повидлом. А ведь я, Леня вот этими руками… — голос Ивана вновь перешел на всхлип.
— Слышь, ты, Склифосовский! — внезапно проревел Кузнецов. — Смени уже пластинку! Думаешь у тебя одного трагедия! Я ведь тоже Мичуринскую академию закончил, не хухры-мухры. Я научной селекцией хотел заниматься. Хотел морозоустойчивые мандарины вывести… Представляете, мандарины круглый год, и растут не в Марокко каком-нибудь, а тут у нас. А меня что… жалким агрономишкой сюда определили. Четыре поля: три под посев, одно под паром. Детский сад и никаких мандаринов.
— Мандарины — это плоды вечнозеленого дерева семейства цитрусовых? — на всякий случай уточнил Четыре_пи, не открывая очей.
— Да, они самые, — Коля как-то сдулся и затих.
Наступила блаженная тишина. Никто уже не наливал. Не нужно было двигаться и стараться уловить какие-то смыслы. Даже упругие ветра стратосферы свистели бесшумно. Но где-то в глубине слоев, горошиной под пачкой одеял свербила некая невысказанность. Пришлось нащупать ее и вытащить на свет.
— Эх, вы мандарины с аппендицитами! Херня это все! — Четыре_пи приподнял голову и оказался на трибуне. — Тоже мне расплакались. Жизни не видели, мичуринцы. Вот я… Я был лучший на курсе. Космонавигация — отлично. Флуктуационное маневрирование — отлично. Ксенобиология…
— Отлично? — предположил Ваня.
— Правильно! Отлично… И еще десятки, сотни отлично. Высший допуск. Лучшие рекомендации. И что?… Что, я вас спрашиваю?
— Что? — хлопнул мутными глазами Кузнецов.
— А ничего. Меня послали в сраную дальнюю разведку. Я десять циклов провел в этом захолустном рукаве галактики. Это очень долго, Коля, — Четыре_пи захотелось заплакать, но он сдержался. — Мириады данных, Тысячи гребаных отчетов, а они изволили повысить меня всего на один ранг. Если б я служил на межзвездном линкоре, я б уже был командиром. А тут всего на один ранг… Понимаешь, Ваня… на один сраный ранг.
— Так почему ты не на линкоре? — недоуменно поинтересовался Белов и полез к бутылке. Его никто не остановил.
— Потому что я здесь, на вашей Земле. Я дою коров… И пью самогон с алкоголиками, — Четыре_пи все-таки не выдержал: по щекам покатились соленые капли.
— Между прочим, я член партии, — сказал Ваня, наполняя рюмки.
27
Снег. Так вот он какой. Белые прерывистые нити отвесно рисуют безмолвие. Мягко. Нежно. И вокруг рождается обволакивающая радость. Спокойная. Тихая. Настоящая. И обычный стылый сумеречный вечер превращается во что-то светлое. Не очень формулируемое, тем более для существа, увидевшего снег впервые.
Как же это красиво. Четыре_пи стоял и просто смотрел как из темноты, густой и беззвездной, летели связанные в хлопья кристаллы замерзшей воды. И ему было чуточку обидно, что на Десять_кью снег никогда не шел, и вряд ли пойдет. Это достояние удивительной планеты Земля. Порхающие бабочки и падающий снег. И еще очень много всего между. Когда-нибудь он напишет чертов отчет. После тезисной статистики там будет много непонятных красивых слов про снег. Жизнь не втиснешь в рамки цивилизационной модели. Ибо как выразить в ней эту баюкающую, матово искрящуюся тишину…
Выходя из ворот ремонтной базы, он ежился и дрожал. Но, оказавшись под открытым забеленным небом, сразу почувствовал странное тепло. Ему стало хорошо и уютно. И хотелось стоять, запрокинув голову, осязая кожей трогательные касания снежинок. Сама жизнь падала с далеких туч. Сама загадочная земная жизнь.
Он вышел на дорогу и медленно направился в сторону дома. Ландшафт постепенно менялся и становился неузнаваемым. И следы были черные на белом. И под подошвами звучало что-то похожее на скрип. Или хруст. Я уже мыслю совсем незнакомыми образами, подумал Четыре_пи. Думаю словами совсем неродными. Чувствую совсем не так. Я уже почти вжился в земного человека. Эдак, через некоторое время и улетать расхочется. Как там Ваня Белов сетовал, женюсь на бабище и буду пирожки трескать. Кстати, что за слова такие «эдак» и «бабища»… Почему я использую их. Где ясность сегинских функций и разумность алгоритмов. Если бы на Десять_кью все же пошел снег, то наверняка его бы разобрали на элементарные частицы и изучали как исключительно природное явление. Без всех этих «безмолвий», «умиротворений» и прочих «искрящихся тишин». Совсем я очеловечился, товарищ резидент.
Навстречу шла женщина с маленьким ребенком. Ребенок был замотан в шерстяной шарф и в правой руке держал пластмассовую лопатку. А левой держался за взрослую руку. Забавный такой карапуз. Годика три, не больше. А вот женщина выглядела знакомой. Да это же…