Он показывает нам не только голые факты, но и музыку этих фактов, музыку христианства, которая, будучи доведенной до крайнего напряжения, по его мнению, ведет к презрению и ненависти к миру. Если Тезей забыл поменять черные паруса на белые после схватки с Минотавром и вел свой корабль под знаком траура, то в христианстве произошло наоборот. Там была победа под флагом смерти, а тут под белым флагом всеобъемлющей любви, воскресения корабль христианства несет смерть и небывалую, невиданную до Христа эскалацию страданий. Полагая, что христианство бело лишь снаружи, что его ядро темно, Розанов одновременно глубоко чувствует сверхъестественную силу христианства, верит в то, что его источник — неземной, и, видя в христианстве фундаментальное отличие от земных религий, последовательно приходит к тому, что Христос — таинственная, неземная, враждебная человеку сила.
То и дело повторяя эту мрачную мысль, Розанов вновь и вновь возвращается к христианству, к православию, то осуждая себя, то снова сокрушаясь, что его задача — уничтожить то, что он любил больше всего в жизни (Церковь), но еще за несколько месяцев до смерти в «Апокалипсисе…» пишет о Христе — «Таинственная Тень, наведшая отощание на всю землю» («Апокалипсис нашего времени»). В одном из фрагментов «Темного лика» он говорит «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах Его».
И ведь невозможно не заметить, что лишь не глядя на Иисуса внимательно — можно предаться искусствам, семье, политике, науке. Гоголь взглянул внимательно на Иисуса — и бросил перо, умер. Да и весь мир, по мере того как он внимательно глядит на Иисуса, бросает все и всякие дела свои — и умирает.
Таким образом мир стал тонуть около Иисуса. Наступил всеобщий потоп прежних идеальных вещей. Этот потоп и называется христианством. Тонули «боги», «Иеговы», «Дианы»; тонули человеческие относительные идеалы пред мировым, небесным идеалом.
Перечисляя тысячи примеров добровольно принятых человеком страданий ради Христа, как и мучений во время преследований во имя Христа, Розанов сравнивает христианство с «жесточайшими» религиями; смерть — еще до смерти; это Молох.
Говоря о Розанове, нельзя разделить периоды его жизни на враждебные Иисусу и озаренные Им. Сознание Розанова постоянно расщеплено. Религиозная любовь к земле и жизни, любовь к человеку, не его бессмертной душе, а недолговечной телесной оболочке — это целая религия. Розанов упивается светом дохристианских религий, религией плоти, рода, семени, потому что их пафос, по его мнению, состоит в возвышении, осчастливливании человека на земле; и снова от ощущения над собой крыльев смерти в нем просыпается страшная тоска, голод по бессмертию, и он вдруг видит, что религия жизни — это не все, что есть смерть, что иудаизм не дает ему никакого ответа на смерть, и тогда Розанов вдруг робко, неуверенно, трепеща возвращается ко Христу и в лоно Церкви уже не только для видимости.
Глубочайший смысл борьбы Розанова составляет не отпускающая его мысль о Христе, любовь ко Христу и как будто жгучая обида на него. Однажды в разговоре с Мережковским, когда Розанов особенно яростно спорил с Христом, Мережковский спросил его: «Василий Васильевич, а что бы вы сделали, если бы Христос вдруг вошел в комнату?» Розанов с блеском в глазах тут же ответил: «Я подошел бы к нему, посмотрел бы прямо в глаза и высказал всё, всё».
Вторая жена Розанова, тот «друг», о котором он столько пишет в «Уединенном» и «Опавших листьях», была женщиной глубоко верующей, прихожанкой православной церкви. Ведь именно ее религиозность стала поводом постоянных восторгов Розанова, его культа жены, любви, нежности к Церкви — ее Церкви. Многолетнее гражданское сожительство[300] с Розановым она считала тяжким грехом и старалась молитвой, религиозными практиками, добродетельной жизнью и самопожертвованием испросить у Бога прощение. Сама двузначность позиции Розанова по отношению к Христу, православию была для нее также тяжким грехом, и она использовала весь свой авторитет, чтобы отвлечь Розанова от всевозможной «ереси», видя даже в членах Религиозно-философского общества опасных «декадентов». Через нее и благодаря ей Розанов в повседневной жизни был связан с православием и поминутно эту связь осознавал, умея, как никто другой, видеть и переживать всеми силами, гениально, формы и обычаи православия, не раз уходящие корнями еще в язычество.
Жизнь Розанова проходит в бессильном метании между борьбой с христианством, нападками на Христа, любовью к Церкви как бы без Христа, то есть без того, что является сутью Церкви, во внезапных кратких периодах обращения ко Христу, когда сознание смерти указывает ему на бессилие его земных религий, и в постоянном возврате ко все более категорическим, все более резким антихристианским выступлениям.