Не меньше Розанова мучает холод:
Это ужасное замерзание ночью. Страшные мысли приходят. Есть что-то враждебное в стихии «холода» — организму человеческому, как организму «теплокровному». Он боится холода, и как-то душевно боится, а не кожно, не мускульно. Душа его становится грубою, жесткою, как «гусиная кожа на холоду» («Апокалипсис нашего времени»).
Последний год Розанов проводит в Сергиевом Посаде под Москвой, в русской Ченстохове (Сергиева лавра), в одном из главных православных святых мест, там монашествует его дочь Вера. Он живет у своего ближайшего друга, священника Флоренского. Флоренским он восхищается, любит его — видит в нем Паскаля православия! В письме, написанном из того же монастыря в сентябре 1918 года, Розанов, может быть, резче всего обнажает суть своих враждебных христианству взглядов. «Из восточных мотивов», «Апокалипсис…», изданные уже при большевиках, письма к Голлербаху, вышедшие в 1922 году в Берлине, — вот и всё, что нам осталось от последних страшных лет Розанова.
Антихристианские акценты в его поздних текстах невероятно остры, но и тут можно найти ноты умиления, восторга перед христианством, с которыми Розанов все ожесточеннее борется. Он с новой силой выражает то, что лежит в основе его противоречия: уверенность, что противоположные миры религии Христа и религий Древнего мира несовместимы, «смешать» их нельзя. Этот вопрос был предметом ожесточенных споров в Религиозно-философском обществе. Мережковские и другие члены Общества видели в Христе именно воплощение чаяний и пророчеств, содержавшихся в дохристианских религиях. Их критика «исторического христианства» всегда была во имя Христа, а не против него.
Только что простоял «со свечечками», — пишет Розанов в Великий четверг 1918 года. — И опять пережил это умиление. Но (так) как насчет «свечечек» у меня уже написано в «Апокалипсисе», то слушал особенно внимательно и вразумительно. И вот — впечатление: «нет, что-то надо выбирать: или Ветхий Завет, или — Новый. И тогда — только Новый, или же один только Ветхий». Тут, в 12 Евангелиях, все так сплетено, все связано таким железом, так сковано (помимо Евангелий, какая и работа церкви, и как все мудро устроено, выбрано, какое чтение, припевы, музыка припевов), что конечно всем «Каиафам» несется такое проклятье, — проклятье «до того света», до «преисподней», — такое проклятье самому Иерусалиму, со всеми его Ваалами, с толстыми беременными брюхами, со «жраньем идоложертвенного» […], что конечно или христианство — и тогда — трижды прокляты, сто раз прокляты все Иерусалимы, и, знаете ли, с ним прокляты и Афины, и Рим, и Пергам, «весь эллинизм», а мы останемся только «с чистыми девами», с моими вот «Верочками» […] и… […] с Вольтером и «вольтерьянцами»… (из письма к Е. Голлербаху).
Причину падения России Розанов усматривает именно в том, что Иерусалимы были прокляты, что человечество «сгнило» в лоне христианства.
Нет сомнения, — пишет Розанов в предисловии к своему «Апокалипсису», — что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском (всем, — и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустóты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства. Всё потрясено, все потрясены. Все гибнут, всё гибнет. Но все это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания.
Этот голодный нищий чувствует себя победителем, он знает, что у его работы был великий смысл. Какой? Победа над Христом — возрождение молитвы земли.
«…вовсе поле не сердца людей» (младенец Достоевский[316]), т. е. между Богом и человеком: а что «именно ягодка смородины» и есть то «поле, где якобы Христос победил Бога», но именно — только якобы; на самом же деле конечно ягодка победила Христа, и вырвет из костлявых рук Его победу, вырвет — у Его Голгофы, вырвет у Его — смерти, и насадит опять Рай (Рай и Сад) из этой единой смородинки.
316
Аллюзия на слова Мити в «Братьях Карамазовых» (Часть 1, книга 3, глава 3): «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».