Есть другое одиночество, без слез и без чувства,
Одиночество без зрителей и сочувствия…
В этих строках Балиньского мне видится Лехонь. Ле-хонь в мишуре славы и «салонных» успехов в Варшаве или Париже, Лехонь в огромном Нью-Йорке (проливной дождь на Madison Avenue, 1950 год, темно, вдруг передо мной Лехонь в черном плаще с поднятым воротником. Своим агрессивным, зычным голосом говорит мне: «Что вы возитесь с этой „Культурой“, бросьте вы это, я такими вещами занимался, и мне семь метров кишок вырезали!») — тот Лехонь под нью-йоркским ливнем и Лехонь, выпрыгивающий из окна небоскреба (соблазн выброситься из окна у него был еще много лет назад, в Польше), — этот Лехонь мне близок как никогда и достоин любви и сочувствия.
Джунгли
Майский переворот оборвал политическую карьеру Моравского, на многие годы отрезав его от работы, в которую он вложил «весь юношеский энтузиазм»; он ушел в отставку по собственному желанию. Моравский описывает тогдашние события сдержанно, стремясь давать справедливую оценку, порой с юмором. В частности, он упоминает, что именно его обвиняли тогда в том, что, будучи заместителем министра иностранных дел, он разослал циркуляр в дипломатические представительства, объявлявший Пилсудского вне закона. На самом деле циркуляр был разослан, когда Моравский не имел никакого доступа к зарубежным представительствам. («Пилсудский! Любой вправе теперь убить его, как собаку, — говорила жена посла Хлаповского, слоняясь по парижскому посольству, — он за два часа уничтожил десятилетний труд моего мужа».) В кругах сторонников Пилсудского циркуляр, конечно, сразу же вызвал волну возмущения и слился с именем Моравского, который во время Майского переворота занимал пост министра иностранных дел. Только через полтора года Моравский смог узнать, кем и в каких обстоятельствах был составлен и разослан этот циркуляр. Храня верность своему стилю, Моравский оставляет эти сведения в тайне, желая защитить ответственных за это людей, «пока в стране действует право джунглей».
Тут я впервые в книге сталкиваюсь с резкой оценкой. Начинаю вспоминать те времена: Загурский[360], его таинственное исчезновение, Брестский процесс[361], и дальше, дальше, пацификация Галиции, убийство Голувко[362] и Перацкого[363], Береза[364]. Могу ли я упрекнуть Моравского в резких словах о польской реальности того времени, выбивающихся из общего стиля книги? Сказать, что они неуместны? Нет, но, по-моему, они опоздали. До какой же степени личные переживания, а не прочитанные факты формируют наше отношение к окружающему миру! Если бы я писал воспоминания, то употребил бы слово «джунгли» гораздо раньше. Уже по отношению к периоду до 1926 года, когда убили президента Нарутовича, который был другом Моравского. Моравский об этом не пишет, он был тогда на дипломатических должностях за границей и с джунглями лично не соприкасался. Для меня, в то время простого студента Краковской академии, джунгли начались задолго до 1926 года, и Майский переворот я воспринял как счастливое событие, которое как раз-таки должно было вывести нас из джунглей, куда нас толкали приверженцы Дмовского.
О Дмовском Моравский пишет с осторожностью, с уважительным дружелюбием, хотя мы прекрасно знаем, и он сам это многократно повторяет, что он никогда убеждений Дмовского не разделял. Тот обед у пани Марии Собаньской в 1919 году вчетвером с Дмовским и Войцеховским, язвительность Дмовского в оценке лидеров мирной конференции, затем беседы с Дмовским, его отзывы о соратниках по партии — он показан так же, как и все у Моравского — с человеческой и симпатичной стороны. Но, читая это описание, я вспоминаю другой обед у той же пани Марии Собаньской[365] на Кредитовой, где меня не было, но о котором мне рассказывали его участники, кажется сама хозяйка, как Дмовский с ума сходил от радости, что Гитлер пришел к власти. Он видел в этом зарю новой эры для Европы. И у меня пробежал мороз по коже, когда в конце главы о Дмовском я прочел, что Моравский называет его первым — без комментариев и с больших букв — «Современным Человеком»[366].
В моей памяти джунглями была дикая, не стесняющаяся в средствах травля Пилсудского, а затем Нарутовича в 1920, 1921 и 1922 годах. Я хорошо помню статьи Стронского, о котором Моравским пишет с такой теплотой, как о каком-то божке, когда он был министром в эмиграции и защищал сторонников Пилсудского от министерских «чисток». Помню эту статью в «Речипосполитой», где президент Нарутович сравнивался с камнем, которым Пилсудский завалил путь будущему Польши (цитирую по памяти). Ведь спустя каких-то пару дней после этой статьи Нарутовича убили, а тот же Стронский писал: «тише у этого гроба». Не припомню, чтобы эта смерть дала националистам повод хотя бы немного пересмотреть свои методы. Джунглями я бы назвал речи одного из сегодняшних лидеров национал-демократов накануне убийства Нарутовича на митинге в Кракове, который кричал о том же Нарутовиче: «Долой еврея!» «Из одной заботы о будущем», — говоря словами из предисловия Моравского, — как не помнить об этом убийстве на заре независимости, убийстве человека благородного, не имевшего личных врагов, застреленного художником-фанатиком, чью могилу годами украшали цветы от неизвестных поклонников. Индусу Винаяку Годзе, убившему Махатму Ганди и не раскаявшемуся перед казнью, тоже, наверное, носили цветы на могилу.
360
Бригадный генерал Войска польского Влодзимеж Загурский (1882–1927) исчез после выхода из следственной тюрьмы в Вильне, по разным версиям, был убит сторонниками Пилсудского или даже по его собственному приказу.
361
Судебный процесс (1931–1932) против руководства центристских и левых партий Польской республики, входивших в блок «Центролев», организованный по указанию Пилсудского.
362
Тадеуш Людвик Голувко (1889–1931) — польский политик, государственный деятель, издатель, публицист, близкий соратник Пилсудского, был убит боевиками ОУН (Организация украинских нацоналистов).
363
Бронислав Перацкий (1895–1934) — польский политик, министр внутренних дел, руководитель акции пацификации Украины в 1930 г., был убит членом ОУН.
364
Береза-Картузская — лагерь принудителього труда (1934–1939), созданный Юзефом Пилсудским для внесудебного интернирования противников режима.
365
Мария Собаньская (1865–1951) — польская аристократка, писательница, общественный деятель, благотворитель, организатор литературного салона в Варшаве.