Этой молитвой янсениста Хамона Мориак заканчивает свою работу о Расине.
«В этот взгляд на уходящее, прошедшее, — пишет Хаупт, — закрадывается собственный клубок мыслей… — это составляет наш отдельный, ненастоящий, не существующий по-настоящему мир».
Как сделать так, чтобы, когда пишешь о мире, который сегодня в два часа ночи Мориак унес с собой в могилу, ничто не было ненастоящим.
В 1930-м, а может быть, 1929 году я впервые посетил Мориака. Я тогда прочел «Страдания христианина» в «Нувель ревю франсэз». Позднее этот текст вышел в дополненной книжной версии по совету друзей-католиков со словом bonheur[420]. «Счастье и страдания христианина». Я в ту пору хотел писать о Розанове[421]. Какими же розановскими были эти страницы, написанные человеком другого полюса, темперамента и стиля жизни. Мориак уже тогда был звездой в мире современных писателей. До меня доходили слухи о его религиозном кризисе. Я увидел Мориака совершенно другим, нежели себе представлял. Мы сразу затронули вопросы, связанные с религией. Он сидел ссутулившись на диванчике и объяснял мне свою позицию, говорил с поразительной искренностью, как будто мы давно знакомы, сказал, что у него был период, когда он, живя в Париже, отошел от католицизма (от христианства, потому что для него христианство и католицизм всегда были понятиями равнозначными), отошел, казалось, насовсем. Ночью, в каком-то boîte de nuit[422], певица между более чем двузначными песенками позволила себе какую-то скабрезную шутку о Христе, «и я вдруг встал и вышел, не понимая, что со мной происходит, но не мог это слушать. И я поразился своему поведению. В чем дело? Откуда эта реакция? Значит, ты любишь Его — не этот мир?» (Гораздо позднее я нашел эту сцену в одной из книг Мориака.)
Он спросил меня тогда, какая его книга мне больше всего нравится, — я ответил, что «Destins» («Судьбы»).
Он отреагировал с неохотой: «Это самая мутная из моих книг (le plus trouble de mes livres), но знаете, — вдруг оживился он, — и она однажды сыграла освобождающую роль. Я получил письмо от юноши из Сен-Сира; он сооб-щал мне, что после ее прочтения решил поступить в монастырь».
Я машинально и беспечно возразил: «Если что-то отдалило меня от католицизма, так именно эта ваша книга!»
И вдруг я увидел, что для него мои слова были ударом в самое сердце. Он весь сжался.
«Ne dites pas cela»[423], — произнес он вполголоса.
Одна эта реакция дала мне понять, насколько вопрос религии был для него всеобъемлющим, даже физическим переживанием. Собственно, в тот момент я полюбил Мориака. Позднее я встречал его еще не раз, читал все его тексты до последнего «Bloc-note», но та первая встреча была и остается для меня самой значимой.
В последние месяцы я все собирался написать ему, напомнить о той встрече и сказать, как многим я ему долгие годы был обязан. Я все откладывал письмо и уже никогда ему этого не напишу.
30. Две провокации
Он нашел его потом по следу и только тогда понял, откуда взялось его странное поведение…[424]
В конечном счете я благодарен Чеславу Милошу за статью «Большие тени[425]», которая поначалу так меня возмутила. Благодаря ей я вернулся к «Теням в пещере[426]», книге, зачитанной до дыр, — вернулся с непреходящим жаром.
Милош удивляется, что в эмиграции она не вызвала громких споров. Слишком сложная? Конечно да, почти четыреста страниц, начиненная таким зарядом мысли, всегда связанной с реальностью сегодняшней Польши, не предлагающая читателю никаких ясных рецептов или выводов (начавшийся было в первой части роман с Белой Блузочкой быстро обрывается, уступая место почти исключительно идейным спорам). Она не заканчивается, как утверждает Милош, «обычным разведением руками» бессильного героя или даже автора, но требует от читателя, чтобы тот продолжил ход мысли автора и сам попытался прийти к выводу.
Нигде прежде я не читал такого четкого описания попытки затуманить умы в Польше, этой длительной работы в области «программирования мозгов», которым было бы слишком просто пренебречь, высмеивая лишь новояз, язык-жвачку.
Если Оруэлл был пророком новояза, то Сталиньский, кажется, стал первым его проницательным исследователем уже на конкретном материале, на основании его практики и достижений в Польше.
Статья Милоша (и отчасти также Сальского) еще раз дала мне понять, насколько по-разному может быть воспринята книга такого масштаба.
421
Мое эссе «Противоположный взгляд: Розанов — Мориак» было опубликовано в номере 45 «Знака» в 1958 г.
426
Политический роман польского писателя, композитора и критика Стефана Киселевского («Киселя») (1911–1991), изданный в Париже в 1971 г. под псевдонимом Томаш Сталиньский.