Еще один повод — помимо удивительного равнодушия в Польше к бескорыстным дискуссиям на религиозные темы, — затрудняющий разговор о русском писателе Розанове, это отсутствие стремления к узнаванию, углублению знаний о России не только в аспекте современности и политики, но и в целом. В этом плане ситуация, кажется, только ухудшилась, несмотря на такие журналы, как «Пшиязнь» и «Опине». Не сомневаюсь, что свободное изучение России сегодня сопряжено с бесконечными трудностями, которых не было не только в годы независимости, но даже и в царское время. Но не является ли главным препятствием как раз органическая антирусскость и вообще глубокая неприязнь к России?
В 1863 году, в год восстания, Норвид имел смелость осуждать эту позицию:
Только свободные люди, только те, на ком нет каленого клейма с колыбели, как на рабах, знают, что, гранича с Россией, нужно иметь там свою партию — иначе всегда встречаются два монолита, не имеющие ничего между, — а если монолиты сталкиваются, остается пустота и окончательное раздробление сил. Москва могла иметь свою партию в республиканской Польше… но поляки никогда не делали такой попытки — политического смысла не видели в создании своей партии с Россией, с которой вынуждены граничить до скончания века. Потому что поляки рассчитывают скорее на (как они говорят) кровную жертву раз в пятнадцать лет, на периодическую резню младенцев, пока Бог не выглянет из-за туч…
Герцен, вставший в 1863 году на сторону поляков и поплатившийся за это потерей многих читателей и поклонников в России, писал в 1868 году: «Нет народа, соседствующего с Россией, который знал бы ее хуже, чем Польша. На Западе просто не знают России, но поляки не знают ее умышленно»[249] (подчеркивание Герцена).
Профессор Мариан Здзеховский рассказывал мне много лет назад, что, когда в молодости написал первую книгу о русской литературе, о Пушкине и других писателях, получил письмо с резкой отповедью от моего двоюродного деда, Эдварда Чапского, сибиряка[250]. Этот пожилой господин, известный в семье своей фантазией и нешаблонным умом, не мог понять, как честный поляк мог запятнать себя такой книгой. Настроения современной Польши напоминают ту атмосферу после восстания. Они совершенно понятны, но что с того, если это сильно вредит не только политике, но и вредно и ошибочно в более широком человеческом смысле. Даже память о Катыни, память о Варшаве не должны этого заслонять.
Сегодня в Польше количество переводов с русского значительно выросло. Наряду с соцреалистической литературой, которая за немногочисленными исключениями канет в Лету, есть переводы классиков. Не знаю, в какой степени неприязнь к России влияет на отношение к великой русской литературе, есть ли у нее, при таком росте читательского спроса в Польше вообще, круг читателей больший, чем в предвоенные годы, когда тувимовские переводы Пушкина, Гоголя были действительно конгениальны, когда появлялись глубокие исследования русской литературы ученых такого уровня, как профессор Ледницкий, а переводы Достоевского были не только популярны, но и оказывали влияние на молодых польских писателей (vide Адольф Рудницкий).
Издательство Чехова[251] в Соединенных Штатах, которое после четырех лет существования, к сожалению, закрылось, выпустило несколько десятков книг русских авторов: от поэзии Тютчева и «Соборян» Лескова (в эмиграции их не достать, не знаю, как в России, потому что у обоих была репутация реакционных) до представителей религиозно-философского направления XIX века — Соловьева, Хомякова — и писателей советской России: расстрелянного в первые годы революции Гумилева, стойкого Мандельштама, Ахматовой — то преследуемой, то допускаемой — и даже затравленного Ждановым Зощенко. Рядом с ними эмигрантские авторы: от Мережковского, Бунина и Ремизова, величайшего современного русского писателя, до Набокова, сегодня уже известного английского писателя, и Владимира Вейдле, автора «Les Abeilles d’Aristée»[252] (Галлимар)[253], есть и новинка: душащая, прекрасная книга Нарокова[254], выбравшегося из советской России и сумевшего как мало кто передать в романе ауру сталинской эпохи.
Издательство Чехова заслуживает более подробного описания настоящего специалиста по русской литературе. Сейчас я пишу о нем только для того, чтобы обратить внимание на одну позицию издательства, бесценную: «Избранное» Розанова с предисловием Ю. Иваска. В него вошли, в частности: фрагменты книг «Религия и культура» (1899), «В мире неясного и нерешенного» (1899), «Темный лик» (1911), «Уединенное» (1912), «Апокалипсис нашего времени» (1917–1918) и даже, среди еще других фрагментов, письма к Голлербаху, вышедшие в Берлине в 1922 году, уже после смерти писателя.
253
Единственная известная мне книга, которую можно сравнить и до определенной степени противопоставить «Голосам молчания» Мальро. Книга такая же смелая по намерению и соразмерной широты кругозора.
254
Имеется в виду книга прозаика «второй волны» русской эмиграции Николая Владимировича Нарокова (настоящая фамилия Марченко; 1887–1969) «Мнимые величины» (Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1952).