Выбрать главу

Жорж затянулся сигаретой. Он не поджигал этот флигель и не знал о том, что в спальне наверху находится эта девочка. Скорее всего, пожар случился из-за чайника или кофеварки: прежде чем отправиться в душ, мужчина включил что-то в кухне. Значит, единственным упущением Жоржа был этот чайник — следовало его выключить, покидая флигель. Но откуда там взялась эта девочка? Кто она?

— Господи, — сказала Лиза, неслышно вошедшая в гостиную. — Это ее дочь, что ли?

— Нет, — сказал Жорж. — У нее нет дочери. Никто не знает, кто она. Может, из деревни. Там рядом деревня.

— Все равно жалко: дети…

— Дети. Они всегда лезут куда их не просят, хоть им кол на голове теши. И поодиночке, и компанией. Особенно страшно, когда компанией. Тогда они становятся вообще не знаю кем. Загонят в угол, набросятся, изобьют, изнасилуют — и все это с восторгом…

— Господи, Жорж! — Лиза обошла его кругом и встала между ним и телевизором. — Вы что же это такое говорите? Это же дети!

— С восторгом, — упрямо повторил Жорж. — Чем слабее жертва, тем слаще. Догнать, повалить, содрать одежду, впиться зубами — с восторгом. Что мальчишки, что девчонки — с восторгом. Унизить слабого — с восторгом! — Он вдруг встал — Лиза от неожиданности отшатнулась — и закричал с надрывом: — С восторгом! Шишку в жопу загнать — с восторгом! Навалиться — и шишку, шишку! А потом попробуйте эту шишку вытащить! Попробуйте! Она же там чешуйками цепляется… И унизительно, и противно, и больно! — Он вдруг замолчал, с трудом переводя дух, а потом почти шепотом добавил: — Вы детей не знаете, Лиза, а я знаю. Они… они — с восторгом…

— Но эта девочка тут при чем? — спросила Лиза, готовая разреветься. — Эта — при чем?

Жорж вдруг вскинул руки, как будто желая обнять весь мир, бессмысленно зашипел, поклонился и быстро вышел.

Рано утром, когда все еще спали, старик Сунбулов сел на велосипед и отправился на Кандауровское кладбище. В рюкзаке он вез баночку краски, кисть, бутылку ацетона, нож, несколько тощих бутербродов с кислым сыром, пяток яблок, фляжку с водой и поллитровку. На Кандауровском кладбище была похоронена Зоя Сунбулова, и хотя бы раз в месяц старик отправлялся туда, чтобы навести порядок — поправить ограду, убрать мусор. На кладбище он иногда проводил весь день — работал, выпивал, дремал, болтал с такими же стариками и старухами, которые приходили навестить своих покойников.

Через час он прибыл на кладбище и сразу принялся за дело. За три последние недели трава в ограде вымахала выше колен, и старику пришлось попотеть, чтобы расчистить участок. Солнце припекало, но к фляжке он не притрагивался — берег воду: научился за годы службы в Туркестанском военном округе.

Расправившись с сорняками, взялся за ограду — давно хотел покрасить.

— Щас, Зойка, мы тебя тут обиходим, — бормотал он, ползая на карачках вдоль ограды. — Пока ты там лежишь себе припеваючи, мы тут тебя освежим… будешь как новенькая…

Он дразнил покойницу, называя ее то Зоей Ленивьевной, то Зоей Червивьевной, пересказывал ей содержание какого-нибудь сериала и делился новостями — о Лизе, которая все никак не заведет им внучка, о новом жильце — древнем человеке Жорже, о ценах на сахар и постное масло, которые опять подскочили…

— Вчера в телевизоре показывали змею, — сообщил он Зое. — В Бразилии живет, что ли. Это ж надо таких змей придумать! У нас змеи как змеи, а у них прямо слоны. Людей жрут, сволочи! Куда у них там милиция смотрит?

Часам к двум он закончил покраску ограды, вымыл руки с ацетоном, помочился в опустевшую банку из-под краски, попрощался с Зоей Могильевной и двинул на старое кладбище.

Где-то на старом Кандауровском кладбище была похоронена сестра Сунбулова — Наташа, Таша. Когда Сунбулову было семь лет, она вытолкнула его из-под колес грузовика, а сама осталась калекой — врачи собирали ее ногу по кусочкам. Сунбулов вбил себе в голову, что из-за него сестра стала не только хромоножкой, но и дурочкой. Мать говорила, что Таша такой уродилась, но он матери не верил. Он считал, что сестра ударилась головой, когда спасала его от грузовика, и с той поры и повредилась умом.

С возрастом он понял, что мать права, что сестра действительно такой родилась, но в глубине его души так и осталось чувство вины. Он не считал себя виноватым перед отцом — а с чего бы ему считать себя виноватым перед человеком, который каждый день напивался до полусмерти, бил всех, кто попадал под руку, а все его разговоры с сыном сводились к просьбам подать ключ семнадцать на девятнадцать или сбегать за пивом?