подушка-лед. Ветром ладожским гребень завит. Летит
льдышка-плот. Спасите! - сигналю ракетой слов. Падаю, качкой добитый. Речка кончилась
море росло. Океан
большой до обиды. Спасите!
Спасите!..
Сто раз подряд реву батареей пушечной. Внизу
подо мной
растет квадрат, остров растет подушечный. Замирает, замирает,
замирает гул. Глуше, глуше, глуше... Никаких морей.
Я
на снегу. Кругом
версты суши. Суша - слово.
Снегами мокра. Подкинут метельной банде я. Что за земля?
Какой это край? Грен
лап
люб-ландия?
Боль были
Из облака вызрела лунная дынка, cтену постепенно в тени оттеня. Парк Петровский.
Бегу.
Ходынка за мной.
Впереди Тверской простыня. А-у-у-у!
К Садовой аж выкинул "у"! Оглоблей
или машиной, но только
мордой
аршин в снегу. Пулей слова матершины. "От нэпа ослеп?! Для чего глаза впряжены?! Эй,ты!
Мать твою разнэп! Ряженый!" Ах!
Да ведь я медведь. Недоразуменье!
Надо
прохожим, что я не медведь,
только вышел похожим.
Спаситель
Вон
от заставы
идет человечек. За шагом шаг вырастает короткий. Луна
голову вправила в венчик. Я уговорю,
чтоб сейчас же,
чтоб в лодке. Это - спаситель!
Вид Иисуса. Спокойный и добрый,
венчанный в луне. Он ближе.
Лицо молодое безусо. Совсем не Исус.
Нежней.
Юней. Он ближе стал,
он стал комсомольцем. Без шапки и шубы.
Обмотки и френч. То сложит руки,
будто молится. То машет,
будто на митинге речь. Вата снег.
Мальчишка шел по вате. Вата в золоте
чего уж пошловатей?! Но такая грусть,
что стой
и грустью ранься! Расплывайся в процыганенном романсе.
Романс
Мальчик шел, в закат глаза уставя. Был закат непревзойдимо желт. Даже снег желтел в Тверской заставе. Ничего не видя, мальчик шел. Шел, вдруг встал. В шелк рук сталь. С час закат смотрел, глаза уставя, за мальчишкой легшую кайму. Снег, хрустя, разламывал суставы. Для чего?
Зачем?
Кому? Был вором-ветром мальчишка обыскан. Попала ветру мальчишки записка. Стал ветер Петровскому парку звонить: - Прощайте...
Кончаю...
Прошу не винить...
Ничего не поделаешь
До чего ж на меня похож! Ужас.
Но надо ж!
Дернулся к луже. Залитую курточку стягивать стал. Ну что ж, товарищ!
Тому еще хуже семь лет он вот в это же смотрит с моста. Напялил еле
другого калибра. Никак не намылишься
зубы стучат. Шерстищу с лапищ и с мордищи выбрил. Гляделся в льдину...
бритвой луча... Почти,
почти такой же самый. Бегу.
Мозги шевелят адресами. Во-первых,
на Пресню,
туда,
по задворкам. Тянет инстинктом семейная норка. За мной
всероссийские,
теряясь точкой, сын за сыном,
дочка за дочкой.
Всехные родители
- Володя!
На рождество! Вот радость!
Радость-то во!.. Прихожая тьма.
Электричество комната. Сразу
наискось лица родни. - Володя!
Господи!
Что это?
В чем это? Ты в красном весь.
Покажи воротник! - Не важно, мама,
дома вымою. Теперь у меня раздолье
вода. Не в этом дело.
Родные!
Любимые! Ведь вы меня любите?
Любите?
Да? Так слушайте ж!
Тетя!
Сестры!
Мама! Тушите елку!
Заприте дом! Я вас поведу...
вы пойдете...
Мы прямо... сейчас же...
все
возьмем и пойдем. Не бойтесь
это совсем недалеко 600 с небольшим этих крохотных верст. Мы будем там во мгновение ока. Он ждет.
Мы вылезем прямо на мост. - Володя,
родной,
успокойся!
Но я им на этот семейственный писк голосков: - Так что ж?!
Любовь заменяете чаем? Любовь заменяете штопкой носков?
Путешествие с мамой
Не вы
не мама Альсандра Альсеевна. Вселенная вся семьею засеяна. Смотрите,
мачт корабельных щетина в Германию врезался Одера клин. Слезайте, мама,
уже мы в Штеттине. Сейчас,
мама,
несемся в Берлин. Сейчас летите, мотором урча, вы: Париж,
Америка,
Бруклинский мост, Сахара,
и здесь
с негритоской курчавой лакает семейкой чай негритос. Сомнете периной
и волю
и камень. Коммуна
и то завернется комом. Столетия
жили своими домками и нынче зажили своим домкомом! Октябрь прогремел,
карающий,
судный. Вы
под его огнеперым крылом расставились,
разложили посудины. Паучьих волос не расчешешь колом. Исчезни, дом,
родимое место! Прощайте!
Отбросил ступеней последок. - Какое тому поможет семейство?! Любовь цыплячья!
Любвишка наседок!
Пресненские миражи
Бегу и вижу
всем в виду кудринскими вышками себе навстречу
сам
иду с подарками под мышками. Мачт крестами на буре распластан, корабль кидает балласт за балластом. Будь проклята,
опустошенная легкость! Домами оскалила скалы далекость. Ни люда, ни заставы нет. Горят снега,
и голо. И только из-за ставенек в огне иголки елок. Ногам вперекор,
тормозами на быстрые вставали стены, окнами выстроясь. По стеклам
тени
фигурками тира вертелись в окне,
зазывали в квартиры. С Невы не сводит глаз,
продрог, стоит и ждет
помогут. За первый встречный за порог закидываю ногу. В передней пьяный проветривал бредни. Стрезвел и дернул стремглав из передней. Зал заливался минуты две: - Медведь,
медведь,
медведь,
медв-е-е-е-е...
Муж Феклы Давидовны со мной
и со всеми знкомыми
Потом,
извертясь вопросительным знаком, хозяин полглаза просунул:
- Однако! Маяковский!
Хорош медведь! Пошел хозяин любезностями медоветь: - Пожалуйста!
Прошу-с.
Ничего
я боком. Нечаянная радость-с, как сказано у Блока. Жена - Фекла Двидна. Дочка, точь-в-точь
в меня, видно семнадцать с половиной годочков. А это...
Вы, кажется, знакомы?! Со страха к мышам ушедшие в норы, из-под кровати полезли партнеры. Усища
к стеклам ламповым пыльники из-под столов пошли собутыльники. Ползут с-под шкафа чтецы, почитатели. Весь безлицый парад подсчитать ли? Идут и идут процессией мирной. Блестят из бород паутиной квартирной. Все так и стоит столетья,