– Мишка, давай торт съедим. Не стесняйся. Приступай.
И сам первый схватил кусок. Запихивает его в рот, практически без жевания. Мишенька на него смотрит и отщипывает крошечки пальчиками.
Надо сказать, что торт довольно ломкого состава. Там же орехи, цукаты и основа хрупкая – вроде безе, но не безе. Фима весь в крошках, лицо замазано в креме. На нас стали обращать неприятное внимание. А Фима хоть что. Следующий кусок даже не ест, а жрет, как свинья. Тут уже дело не в культуре поведения, а я не знаю в чем.
Мишеньке не по себе, он не привык. Я его приучила к аккуратности. Он положил кусок обратно в коробку и смотрит под ножки, на землю.
Я сделала замечание Фиме:
– Веди себя как человек. У тебя терпения нет, чтобы кушать. Люди смотрят. Ты вызываешь поведением отвращение. И ножом размахиваешь, как пьяный хулиган.
И тут я осознаю, что Фима меня не слышит. Запихивает и запихивает в себя торт. А торт не лезет. Рассыпается по рубашке, по пиджаку, по брюкам, по скамейке. На земле горка. Белая-белая. Похоже на цветок каштана.
Мишенька крепился-крепился – и заплакал.
Я его схватила, закрыла руками ему лицо и прижала к себе.
– В последний раз тебе ставлю условие, Фима. Будь человеком. Устроил цирк. Чего ты добиваешься?
Фима отвечает крайне неразборчиво, потому что рот забит тортом:
– Идите домой. Вторую коробку заберите. Эту я один доем и в Остер поеду.
И тут я понимаю, что он окончательно сумасшедший. Не знаю, как до меня дошло.
Чтобы его не нервировать, забрала второй торт и быстро-быстро с перебежками пошла с Мишей. Оглянулась один раз: Фима подчищает пустое днище, когтями скребет, как собака. А на него уже никто и не смотрит. Разбежались.
В каком состоянии мы с Мишенькой добрались домой, не помню. Он с опаской поглядывал на коробку с тортом и сжимал мою руку – сильно-сильно.
Было еще не поздно. Мирослав находился у мамы после работы.
Мишенька попросился к нам в кровать, чего раньше не случалось. Хныкал и жаловался, что ему страшно. А ведь большой мальчик.
Я лежала с ним рядом и понимала, что эту новую беду мне надо нести самостоятельно. Мирослава подключать нельзя. Он решит, что у Мишеньки плохая наследственность, и в конце концов тень ляжет на ни в чем не повинного мальчика.
Мирослав пришел совсем ночью. Увидел, что Мишенька на нашей кровати, и обрадовался. Я ни словом не проговорилась об ужасном проявлении Фимы. Сказала, что документы оформили и что Суркис уплыл в Остер.
Когда Мирослав ужинал, заметил на подоконнике коробку с тортом. Удивился, где удалось купить. Я сказала, что повезло случайно. Специально для его мамы. Достался только один.
Мирослав спросил:
– А как же Мишенька? Ему обязательно надо покушать торт. Давай разделим на две части. Одну, в коробке, – маме, одну – Мишеньке.
Утром я так и сделала. Мирослав взял полторта с собой на работу, чтобы после занести Ольге Николаевне. Вторую половину после ухода Мирослава я искрошила в уборную, пока Мишенька спал.
Меня мучило воспоминание о прошедшем дне. В голове появилась мысль, что Фиминого чемоданчика в скверике на скамейке не было. Он его где-то оставил. Посмотрела дома – нету. Значит, или в магазине, где покупал железную дорогу, или в милиции. Но какая разница? А разница в том, находился паспорт или лично с ним, или в чемоданчике. Если с ним, есть надежда, что Фима доведет дело с пропиской до конца. А если нет, жди его с визитом и снова возись. А облигации я как не собиралась от него принимать в качестве отступного, так на них и наплевала. Даже за подписью государства. Хоть это, конечно, не по-хозяйски.
Я решила ничего не предпринимать, так как что я могла сделать.
Вечером Мирослав собрал железную дорогу, и, несмотря на позднее время, они с Мишенькой долго играли. Красные вагончики ездили по окружности, и мне казалось, что конца не будет. Аж голова закрутилась.
Мишенька смеялся, Мирослав смеялся и громко кричал:
– Ту-ту-у-у!
Мишенька повторял за ним и тянул ручки вверх.
Да, дети быстро переключаются. У них мало внимания, и они направляют его на что-то одно. Я же не могла переключиться с Фимы ни на что.
И точно. Через два дня пришла телеграмма от мамы. Днем, когда Мирослав был на работе, а Мишенька в садике. «Почему задерживается Фима волнуемся».
Я ответила также телеграммой: «Не волнуйтесь задержали бумаги».
Сама же пошла в милицию к Тарасенко. Описала ему ситуацию и попросила принять участие. Он сначала посмеялся, мол, и погулять нельзя свободному мужчине. Но потом я ему выговорила, что тут не до смеха, так как характер у Фимы неуравновешенный и для его же пользы надо принять срочные меры. Упомянула и про чемоданчик, и про паспорт – то ли в чемоданчике, то ли при самом Фиме. Причем без прописки.