Но дело не в этом.
В понедельник вечером приехала моя мама. И не одна.
С какой-то теткой.
Мама представила ее с порога: Блюма Цивкина, невеста Фимы.
Описывать эту, с позволения сказать, невесту не буду. Глазищи черные, как угли, живот толстый, ножищи, как столбы. Зубов – через один. Волосы короткие, черные, редкие, крутятся проволокой. Но в данном случае – какая разница?
Мама поддерживает ее за локоть, как пострадавшую.
Еще в комнату не вошли, а раздался вопрос Блюмы:
– Где Фимочка?
– Примите горькую правду, – говорю, – если Фима к вам не вернулся до сих пор, значит, он без вести пропавший.
Мама плюхнулась на стул. Блюма по инерции – к ней на колени. Как стул не развалился!
Я оттащила Блюму к кровати, усадила.
Мама бегает по комнате и ломает руки:
– Что значит – без вести пропавший? Сейчас не война. У него с собой документы. Ты в больницах узнавала? Заявила в милицию? Пусть объявляют розыск.
– Мама, сядь спокойно. Ты Фиму хорошо знаешь?
Мама села за стол и положила руки, как школьница первого класса.
– Знаю я его очень даже хорошо. Он ответственный. Он не пьет. Он крепко-накрепко планировал вернуться в крайнем случае вчера. Он с работы отпросился с запасом – на три дня. Сегодня не приехал, и на работе его абсолютно нет.
– Так вот, дорогая мама и Блюма. Вы его не знаете. Пьет или не пьет – это еще не все для человека. Он сошел с ума. А искать сумасшедшего – дурное занятие. Сами понимаете. У него определенной линии быть не может. Он сегодня одно, а через минуту – другое. Я, что могла, сделала. Была в милиции, предварительно обсуждала вопрос с начальником, он раньше чем через неделю двигать бумаги не имеет права.
Блюма зарыдала. Причем очень некрасиво. Совершенно не держала себя, и ее настроение передалось маме.
Сквозь слезы мама протянула ко мне руки:
– Доченька, надо что-то делать. Что говорит Мирослав?
К счастью, Мирослав вместе с Мишенькой находился у Ольги Николаевны. Автомобиль давал сильное преимущество. Еще утром Мирослав предложил Мишеньке проехаться к Ольге Николаевне на «Победе», и мальчик, естественно, обрадовался. С минуты на минуту они должны были возвратиться.
– Мирослав ничего о пропаже не знает. И, честно говоря, я требую, чтобы его не ставили в известность. У него крайне больная мама, он на ответственной работе, его только что назначили директором, и не надо его впутывать. Он помочь не сумеет, а переживать придется. Мы сами решим, каким путем поступать дальше.
Блюма тихонько сморкалась. Мама молчала и смотрела мне в глаза прямым взглядом.
Я взяла инициативу.
– Вы остаетесь ночевать у нас. Ни слова о происшествии. Разговаривайте о постороннем. О Гиле, о Мишеньке – пожалуйста. Но если хоть звук будет произнесен про Фиму, я найду возможность вас свернуть без всякой жалости. Потом! Мы ждем еще до среды. Каждый на своем месте. Вы – в Остре, я тут. В среду с утра иду в милицию и пишу заявление, что человек пропал.
– А в больницу? – подала голос Блюма.
– Я звонила в справочную по несчастным случаям. Нигде ничего.
Конечно, строго рассуждая, можно было звонить каждый день. Но я твердо была уверена, что в больницу Фима мог попасть только одного вида – психическую. А если он в психичке – тянуть его оттуда совсем не надо и даже преступно для окружающих.
– А дальше? – не успокаивалась Блюма.
Она своим большим задом сбила покрывало на кровати, и оно сползло на пол. К тому же одна из подушек упала.
– Блюма, встань, – строго попросила я. Блюма встала, я принялась поправлять покрывало и подушки. – Сядь на стул. Сейчас будем ужинать. Как себя чувствует Гиля?
Мама ответила неразборчиво, так как я уже пошла на кухню.
До меня долетали отдельные слова и восклицания на идише, но я ничего не поняла по смыслу.
Когда я накрывала на стол, мама спросила:
– Как Фима мог стать сумасшедшим за один день, если он все время был на глазах в Остре совершенно нормальным? Работал в сберкассе, вел дело с ценностями разного рода и никаких замечаний не имел.
– Возможности человеческого характера безграничны, – ответила я, – и поверь мне, дорогая мама, он не мишугене-придурок, он абсолютно безумный.
– А что он такого выкаблучил, чтоб ты пришла к выводу? – Блюма хотела поставить меня в тупик.
– Блюма, я, в отличие от тебя, пожила бок о бок с Фимой и вела с ним общее хозяйство. И знаю его хорошо.
И по совместной работе в коллективе, и вообще. И про его сумасшествие – не мое личное мнение. Пойди к сыну дяди Лазаря и спроси. Матвей подтвердит. А что касается поступка – не важно. Пусть останется при мне. Ты не доктор – обсуждать, а я все-таки педагог.