– Поел. До отвала.
Я налила в корытце, где купала Мишеньку, воды из титана и говорю:
– Фимочка, ингеле, становись в корыто. Буду тебя мылить мылом. Оно хорошо пахнет, земляничкой.
Фима размотался, снял все, что на нем было, и голый стал в корыто. Стоит и руками прикрывает глаза, как маленький, чтобы мыло не попало.
– Ты, мамэле, скорей. У тебя мыла хватит?
– Хватит.
И мою его. Как Мишеньку.
– Такой беленький будешь, что сорока унесет. – Так моя мама мне говорила, и я так сказала Фиме.
Ну, вымыла. Чисто. Ноги ему переставила из корыта на пол. Принесла новое белье – Мирослава, брюки, майку, рубашку. Не по размеру, большое. Ну ладно.
Вытираю полотенцем насухо.
Говорю:
– Не бойся ничего, Фимочка, маленький, мамэле тебя никому не отдаст. У мамэле пушка есть. И танк есть. И целая железная дорога. Мы уедем. Уедем.
Фима захныкал:
– Не хочу ехать, мамэле, я тут хочу. Не хочу ехать.
Я ласково наступаю:
– А к Фанечке с Гилечкой в Остер поедем? А, Фимочка, поедем? На пароходике, по водичке, по чистой водичке, поедем? Поплывем?
– Поплывем, мамэле, поплывем. Вместе. Только вместе.
– А как же. Только все. Фимочка, маленький мой, сердце мое.
Вижу, Фима успокоился, не дрожит. Пытается самостоятельно надеть некоторые вещи. Я ему помогаю. Как Мишенька маленький был, так и он теперь.
Одела, усадила на кровать.
В куче барахла стала искать паспорт. Нету. Надо идти в подвал.
– Фимочка, мамэле на секундочку выбежит, проверит, нет ли кого чужого, и обратно. И билетики на пароходик купит. А Фимочка полежит на кроватке, как хороший мальчик, и подождет мамэле. Да, Фимочка?
Фима прилег, как заведенный ключиком. И ноги как согнутые были, когда сидел, так и остались.
Я сгребла шваброй тряпки в одну кучу, поплотнее, и перевалила на старую простыню – расстелила на полу. Крепко связала концы крест-накрест.
Потом бросилась в подвал. Со свечкой обшарила каморку. Паспорт валялся в нечистотах. Содрала хорошую кожаную обложку с изображением Кремля и Красной площади. Внутри только немного подтекло. Несмотря на новое креп-жоржетовое платье, прижала документ к сердцу и выскочила.
Фима так и лежал, не разогнув ноги.
Я протерла паспорт снаружи одеколоном, аккуратно прошлась по грязным страницам, завернула в несколько слоев газеты и положила в отдельную торбочку. Материя такая – лён. Настоящее домотканое полотно.
Потом схватила деньги из шкафа и затолкала в сумочку. Подняла Фиму, вручила узел, имея в виду выбросить по дороге.
Ясно, ни о каком другом транспорте, кроме автомашины, речи не стояло. У всех свое расписание, а мне надо немедленно.
На стоянке я сторговалась с таксистом ехать в Остер. Туда и обратно.
Доехали быстро на предельной скорости. Фима всю дорогу сидел с закрытыми глазами и с таким выражением, будто ему зубы дерут наживую. Но ничего.
Мама была дома.
Я передала ей на руки Фиму с единственными словами:
– Вот, мама. Все, что смогла, я сделала. Зови Блюмy.
Отдала торбочку с паспортом. Бегом вернулась в машину – и в Киев.
Подъехали прямо к садику. Забрала Мишеньку и только тогда перевела дух. Про свободу не размышляла. Понимала – свободы больше не будет.
Но дело не в этом.
Обстановка усугублялась новым положением Мирослава. Он надеялся, что времени будет больше, а вышло – меньше. Участок работы значительно расширился, и уделять внимание Ольге Николаевне ему уже не удавалось. Кроме воскресений. Так что я его не видела в полном смысле.
Он приходил, перекидывался парой слов с Мишенькой насчет прошедшего дня. А на меня посмотрит и с улыбкой скажет:
– Ой, Майечка, разгребать и разгребать! Дай покушать.
И спать.
На новой должности всегда подстерегают необъятные масштабы.
Я как жена тонко чувствовала настроение Мирослава и домашние заботы вела самостоятельно. К тому же взяла за правило ездить среди недели к Ольге Николаевне. В сущности, моя помощь сводилась к разговорам. Что немало. В частности, я посоветовала пригласить на патронажной основе медицинскую сестру за отдельные средства. Измерить давление и мало ли что. Мы с Мирославом теперь могли это себе позволить. Ольга Николаевна, правда, возражала, что медицина ей не поможет, а такая ее судьба. Но у пожилой женщины и не могло быть другого взгляда.
В районной поликлинике я договорилась с молодой, но опытной сестричкой, Светланой Денисенко, и она с энтузиазмом взялась. Так что по этому пункту беспокойство отступило.
Положение в Остре оставалось тревожным. Мама присылала частые письма с подробным описанием поведения Фимы. И свидетельства были такими: нервное расстройство, но не для больницы, сидит дома тихо, потерял сон, аппетит хороший. Блюма оказывает помощь и смотрит за каждым его шагом, для чего перебралась к маме и Гиле. Блюме и Фиме выделили маленькую комнатку, которая раньше служила для хозяйства, а теперь там две кровати впритык.