Нарышкина поздоровалась и деловито протопала к своей парте, с тем чтобы обнаружить на ней листок с ксерокопией текста, написанного не самым ровным почерком. Такие же листки были и в руках одноклассников. Она прочитала несколько первых строчек и шумно фыркнула:
- Вот дурак!
- Катька, тебе чё? – выдала подоспевшая Клавка Акаева, моргая огромными глазищами и едва не похрюкивая. – Не нравится?
- А тебе? – прищурившись поинтересовалась Нарышкина.
- Так это ты у нас невеста!
И зашлась Клавка звонким смехом, бухаясь за свою парту. Вторили ей все присутствующие.
- А вот и жених явился! – загоготал Варцаба, главная звезда класса, не считая самой Катьки, ткнув своим мужественным, одиннадцатилетним перстом в направлении входной двери. Там, на пороге, показался Писарь, как всегда лохматый, даже взъерошенный, и в эту минуту еще ни о чем не подозревающий. Его «доб'оеут'о»ожидаемо затерялось в новом взрыве хохота.
- Для жениха вид какой-то лоховатый!
- Жени-их картавый!
- Серый, ты ж даже ниже меня ростом!
Писарь замешкался совсем ненадолго. Окинуть присутствующих взглядом. Заметить листки в руках. Попытаться понять, что произошло. Потом сообразил. И его диковатый, вмиг почерневший взгляд метнулся к Катьке. Сидели они с ней, то ли к счастью, то ли к сожалению, но в эту минуту определенно ко всеобщему удовольствию, за одной партой. К ней он и протопал – молча и не отрывая от нее взгляда.
Нарышкина в отличие от него не молчала.
- Дурак! – повторила она свое мнение, огрела Писарева по лохматой башке подвернувшимся учебником родного языка и демонстративно пересела к другой девочке. Отреагировать Серега не успел – вместе со звонком в класс вошла историчка. И весь следующий урок он молча терпел периодически вспыхивающие то там, то тут смешки и тычки в виде прилетающих бумажных снарядов. Дисциплина на уроке была отвратительной настолько, что Оксана Леонидовна то и дело срывалась на крик. Но выдержать эту пытку надо было до конца, с тем, чтобы сразу после трели, возвещающей о наступлении перемены, не дожидаясь, когда класс отпустят, сорваться прочь из кабинета и из школы и торчать на заднем дворе до самого конца смены – не идти же домой так рано.
Через день пытка продолжилась и довела его до драки с Варцабой. Через неделю – начала терять свою изначальную остроту и болезненность, потому что к тому времени всем уже начало надоедать. Через месяц – перестала его трогать. А к концу учебного года и вовсе забылась. Только Катя Нарышкина теперь сидела не с ним и даже не смотрела на него, тогда как раньше они были не разлей вода. Это Писарь переживал со всей силой трагичности, на какую способен пятиклассник. Да и потом легче не стало. Если в шестом классе Катька еще только прыгала через скакалочку и прилежно учила уроки, то в седьмом уже полным ходом рисовала сердечки в тетрадках и о ком-то вздыхала. В восьмом начала красить губы и ходить везде с Варцабой. А дальше Серега не досмотрел. Посреди учебного года его перевели в другую школу, физико-математическую. А Катя перестала получать от него неподписанные «валентинки» каждое 14 февраля.
… за два месяца и пять дней до будущего
- Они у тебя крапленые, что ли, шулер доморощенный? – психанул Сергей Сергеевич Писарев, бросив на стол свои карты и потянувшись за вискарем. – Инфракрасные, да?
- В любви повезет! – хохотнул Горский, собирая со стола колоду и аккуратно складывая в винтажную серебряную шкатулку, инкрустированную перламутром и костью.
- Да мне уже два раза повезло в любви на этой неделе. Еле ноги унес.
- Что так? – полюбопытствовал Паха.
- Мира и Вика хотят за меня замуж.
- Смени веру и женись на обеих.
- Свят-свят-свят! – Писарев откинулся на спинку кресла и пригубил свой вискарь. Вечный его подельник, собутыльник и просто приятель – Павел Горский, как всегда, зрел в корень. Если есть задача – моментально просчитывал варианты ее решения. Да и он сам задачи ставить любил. Потому, стремясь хоть на время отвлечь Паху от неминуемой жажды получить плату за этот нелепый проигрыш, Писарев, приняв удобную позу в мягком и очень уютном кресле, попробовал развить тему – что-что, а словоблудие было жанром, который после длительной работы сперва с логопедом, а после с преподавателем риторики давался ему довольно легко. Потому, лениво потягивая свое элитное пойло из бокала, он принялся нарочито жалобно разглагольствовать: - Маман говорит, что у всех баб, независимо от возраста и социального положения, я вызываю два желания – вить гнездо и рожать от меня детей, потому что это ненормально в моем возрасте быть свободным. У меня-де на роже написано: отдамся в хорошие руки. И тот факт, что и Миру, и Вику я склеил по пьяни в один и тот же вечер в одном и том же клубе и без далеко идущих планов на будущее, мало кого волнует, включая матушку.