Потом тот же взгляд взметнулся обратно к Катерининому лицу. И Серёжа молвил человеческим голосом:
- П-ривет…
- Драсти, - отозвалась Катька и снова дернулась. – Я всего лишь карточку забыла. Не украла ж ничего! Пустите!
- Да подожди ты! – встряхнул ее за шиворот Серёжа так, что на секундочку почти оторвал от земли. А потом… принюхался. Понимание медленно отразилось в его глазах, затем расплылось дальше по бородатой морде – напряженность с черт схлынула, а от одного его уха до другого снова растянулась улыбка. После чего он выдал загадочное и необъяснимое: - Вау…
- Отпусти, говорю, - совершенно отчаянно заверещала Нарышкина и заколотила по его плечам кулаками. – Или полицию вызывай! Сам права не имеешь! Беспреде-е-е-е-е-ел!
Происходящее, похоже, охраннику прямо-таки нравилось!
Развеселился он еще больше и притянул брыкающуюся Катьку к себе, указав свободной рукой на граппу и торт.
- Твое только это? – уточнил он, давясь смехом.
- На ананасы у меня аллергия!
- Это мои ананасы! – взбеленился эгофутурист и повернулся к кассирше. – Девушка, обслужите меня уже, а! Вы издеваетесь? Сколько можно?
«Девушка» схватилась за его шампанское и жалобно ткнула на кассу:
- Ну Серёж! Ну отмена!
- Что у нее там по чеку, Маш? – вдруг прекратив ржать, полюбопытствовал Серёжа.
- У кого?
- У нее! – он ткнул в Катьку, которую по-прежнему удерживал клешней за куртку.
Мадемуазель Гук-Сатайкина даже икнула от удивления.
- Триста пятьдесят три гривны двадцать пять копеек… - промямлила она верзиле, заставившему октобас зазвучать флейтой.
И Серёжа наконец-то отпустил Нарышкину с тем, чтобы начать рыться в карманах. Менее чем через минуту кассирша с ошалевшим видом отсчитывала ему сдачу с пятисотки, а он укладывал Катькин «праздник» в фирменный пакет сети супермаркетов «Большой улов». Та, в свою очередь, больше не порывалась свалить, а лишь неожиданно молча наблюдала за происходящим. А еще через мгновение на глазах всего честного народа Серёжа сунул Катерине в руки покупки и весело провозгласил:
- С Восьмым марта!
- Это чёйта? – опасливо поинтересовалась Нарышкина.
- Подарок фирмы.
Катерина задумалась на мгновение и забрала из его рук пакет.
- Вы крайне любезны, - сказала она на прощанье и шустро ретировалась из магазина. Ну его нафиг – связываться с сумасшедшими!
Ну а выражение лица Серёжи Писарева, поскольку это был именно он, медленно сменялось с веселого на недоуменное. А после с недоуменного на задумчивое.
Екатерину Нарышкину – свою самую большую в жизни и с первого класса любовь – он, разумеется, узнал. Она же его – походу, нет. Это первое.
Второе. Житуха у Катьки после школы, кажется, не задалась. И если плохую память можно было списать на то, что уж он-то с восьмого класса несколько переменился внешне, превратившись из щуплого парнишки, имеющего проблемы с дикцией, в бородатого бугая с идеальными буквами «р» и «ш», то на что спишешь явный бомжацкий видок, полнейшую растрепанность, да еще и мощнейший запах перегара? Наряду с провалами в памяти – симптомы так себе.
И, наконец, третье. Некоторые пристрастия так и не поменялись. Как любила в семь лет «Пражский», так по сей день его и жрет, чудовище рыжее. Все такое же рыжее, как он помнил.
А вообще, наверное, это даже полезно – иногда встречать одноклассников. На фоне некоторых даже эта чертова униформа охранной фирмы, которая его неимоверно бесила вот уже второй месяц подряд, наравне с окладом за полторы ставки и премией, – кажется признаком стабильности и благополучия.
Одно плохо. Пока он тут торчит, почти не имея возможности контролировать дела и передав все замам, чертов Глотов наверняка перехватит контракт с америкосами!