– Надо, товарищ капитан,– отвечает Кеша .
– Ясно, что надо. Я спрашиваю: вы хотите служить, как все?
Что тут ответить, если против всех ожиданий служба оказалась такой неласковой? Особенно эта беготня. Скажи, что ему расхотелось служить, тут такое начнется!
– Так что же вы молчите? Мне нужно знать, с кем я имею дело. Мы ведь с вами, по сути, в одном строю.
– Хочу, товарищ капитан,– решается, наконец, Князь.
Ротный пристально смотрит Кеше в глаза, и тот не выдерживает взгляда.
– А ведь вы врете, курсант Киселев. Мало того, что вы разболтаны, так еще и неискренни. Ясно, что армию вы представляли себе чем-то вроде пионерского лагеря. А настоящая служба кажется вам незаслуженным наказанием. Это же у вас на лице написано. А вся беда оттого, что у вас нет ни малейшего представления о дисциплине.
Ротный умолкает с таким видом, словно хочет сказать: что, мол, на тебя слова тратить, все равно отскакивают, как от стенки горох.
– Сейчас вы запомните хотя бы то, что в армии невыполнение приказа командира есть тяжкое преступление. Сейчас вы курсант, поэтому на первый раз эта выходка вам пройдет. Думайте, курсант Киселев. Вы свободны.
Кеша поворачивается кругом.
– Отставить!
Князь с испугом и недоумением смотрит на ротного: неужели передумал и хочет всыпать по первое число?
– Вы свободны.
«Что за фокусы?– лихорадочно соображает Кеша .– А-а, ясно!»
– Есть!– козыряет он и поворачивается уже как положено, то есть через левое плечо.
11.
Кеша выходит из казармы во двор. Лучше бы он не выходил, а продолжал мило беседовать с ротным. Во дворе обнаженные по пояс парни цепочкой стоят у турника и по очереди выделывают на нем какие-то кренделя. Вот поэт Калинкин подходит строевым к перекладине и, легко подпрыгнув, хватается за нее цепкими пальцами. «Поди ж ты, карапет, а достал!» Калинкин делает один переворот, другой, затем осёдлывает перекладину и, непонятно как придав телу вращение, изображает собой мельничные крылья. Покрутившись в свое удовольствие, он мягко спрыгивает в опилки и снова строевым идет в конец шеренги. Ну и гвоздь! Где только выучился?
Шевцов замечает Кешу .
– Курсант Киселев, снимайте гимнастерку и становитесь в строй.
Ага, снова на «вы» перешел, по-уставному. Известная примета. Теперь держись, Князь!
– Есть, товарищ начальник!
– Отставить! Отвечайте, как положено!
– Есть стать в строй!
Вот народ! Могут они что-нибудь без устава делать или без него ни шагу? Сны-то этим сержантам тоже уставные снятся или все-таки разные? А парни стоят и над ним же, Кешей , хихикают. Уж больно быстро они привыкли к уставной жизни, словно родились для того, чтобы маршировать по плацу, крутиться на турнике под команду сержанта и петь удалые песни по пути в столовую. Что за жизнь, скажите, пожалуйста...
По Кешиному мнению, Калинкин взболтнул мозги, покрутившись на перекладине, и теперь пытается мелко острить:
– Князь, что это у тебя ухо красное? Ротный, случаем, не подержался за него?
А парни подпевают:
– Ты все еще не на губе, Князь?
– Плохо вы знаете Кэшу Киселева, девочки!– бодрится тот.
– Да уж тебя-то знаем, ты один у нас такой.
– Это какой такой?
– Филон, какой же еще...
Между тем Кешина очередь неумолимо приближается. Нельзя сказать, что турник навевает на него ужас, но и ничего хорошего он не ждет от этой буквы «П». Кеша нутром чует, что она таит в себе какой-то подвох. Если он когда-то цеплялся за перекладину или за ветку дерева, то разве для того, чтобы позабавить публику. Он повисал на одной руке, судорожно дрыгал свободными конечностями и издавал вопли, которые сделали бы честь лучшим представителям душевнобольных.
– Курсант Киселев, к перекладине!
– Есть!
Парни пока не догадываются, что им предстоит рвать животики. Но сейчас на их лицах засветится неприличное любопытство.
Итак, отполированная ладонями труба – над бедной головой Князя. Он поддергивает штаны, взмахивает руками, чтобы подпрыгнуть, но не прыгает, а скалит на перекладину зубы.
– Киселев, посерьезнее,– замечает сержант.
Кеша подпрыгивает, хватается за перекладину и подтягивается. Теперь переворот. Для этого нужно как можно выше задрать ноги. Но не тут-то было.
– Зад тяжелый, а голова легковата,– подкусывают парня.
А ну, еще раз! У всех получается, а он что, рыжий?
Со стороны могло показаться, что человек попал в беду – взялся за провод высокого напряжения. А три десятка бесчувственных молодых людей ржут над его судорогами и даже не думают спасать несчастного. Судороги становятся все более вялыми, еще немного, и жертва электрического тока, вывалив язык, успокоится навсегда. Однако «жертва» спрыгивает в опилки, снова поддергивает штаны и, плюнув в сердцах, топает в строй.
– Киселев, вернитесь! Я помогу вам.
Кеша стреляет в сержанта разрывным взглядом и возвращается. Артачиться он теперь остерегается.
– Надо подтянуться, откинуть голову назад и одновременно поднять ноги,– поясняет сержант.– Потом переместить центр тяжести на корпус и... Не отвлекайтесь! Кому вы там язык показываете?.. И забросить тело на перекладину. Ясно?
– Просто, как шиш с маслом.
– Действуйте.
Судороги и хохот возобновляются. Сержант хочет подтолкнуть Кешу вверх, но получает сапогом по макушке и оставляет эту пустую затею.
– Вы бы разозлились, что ли!– в сердцах говорит Шевцов.– Может, тогда получится.
Кеша рычит по львиному, пытается перекусить перекладину, но и это не помогает. Ему и вправду легче было бы перегрызть железку, чем перекинуть через перекладину свое деревянное тело.
– Ничего, не пройдет и недели, как я вас научу делать переворот,– обещает Шевцов.– Становитесь в строй.
Самоуверенности у этого сержанта на гарнизон хватит.
А за всей этой картиной наблюдает какой-то невысокий, аккуратно сложенный майор. Он стоит на крыльце казармы, сразу его и не заметить. Похоже, майора тоже потешают Кешины судороги. Увидев офицера, парни смиреют, выравниваются в шеренге. Вот и Шевцов его замечает. Он моментально вытягивается во фрунт и зычно командует: