– Курсант Калинкин стрельбу закончил!
– Курсант Киселев стрельбу закончил!
Какая слаженность!
Кеша косится на Башкирова – не заснул ли? Поза действительно такая, словно кемарит. Сейчас, наверно, захрапит.
Тяв!– и Кеша вздрагивает. Уж и предупредить не мог... Гильза описывает дугу и шлепается на разостланный брезент.
– Курсант Башкиров стрельбу закончил!
– Встать!– командует капитан.– К мишеням бегом марш!
Опять бегом! Так и шагом разучишься ходить. Впрочем, Кеше можно было бы не бежать – в лотерейное счастье он не верит.
Так и есть: его мишень отличается от соседних девственной чистотой. Ну и нечего бумагу переводить...
– Ого!– восклицает Калинкин , разглядывая свою испорченную мишень.– Десяточка, восьмерочка, еще восьмерочка! Пристрелянный автоматик.
– От радости в зобу дыханье сперло,– замечает Кеша , которому, кроме ворон, считать нечего.
– Ушами не надо хлопать,– беззлобно отвечает поэт, снимая свою мишень.
13.
Откуда Кеше знать, что придумал сержант под занавес дня? Курс, вроде, известен – на военный городок. Цель тоже предельно ясна – ужин. Всё чудненько, если не считать, что команды Шевцова насчет вытянутой ноги начинают раздражать. А может, нога в порядке, просто у сержанта легкий заскок?
Настроение Князя упало до абсолютного нуля, когда Шевцов объявил: будем учиться ползать по-пластунски. Зачем? Странный вопрос! Солдат должен уметь все и больше того. На всякий случай. Солдатская жизнь хитра на выдумки, неизвестно, что она выдумает завтра. Даже сегодня после ужина. Или до него.
– Товарищ сержант, мы шофера или кто?
– Под машину мы и так лазить умеем.
– Точно! И на пузе, и боком, и с прискоком...
– Разговоры в строю! Я же объяснил: солдат должен быть солдатом.– Помолчав, Шевцов для большей убедительности добавляет:– В плане занятий это стоит. А план составлял не я. Теперь будут вопросы?
Показав, как надо ползти, сержант командует:
– Первая шеренга, ложись! По-пластунски – вперед! Время!
Парни добросовестно утюжат животами траву, скребут сапогами землю. Кеша ползет живописно, поднимая зад выше головы, то и дело порываясь встать на четвереньки.
– Киселев, не подниматься! И живее – отстали!
Кеша на секунду прилипает к земле, но при первых же движениях все повторяется.
– Киселев, сиделку свою опустите!– не унимается сержант.– Чего вы ее выставили?
Кеша теряет пилотку, подминает ее под себя, долго ищет. Шеренга тем временем уползает далеко вперед.
– Товарищ сержант, можно с короткими перебежками?
– Ну и коровушка попалась,– бормочет Шевцов.
Он быстро подходит к Кеше , опускается рядом на землю.
– Я же показывал. Следи за мной, ползунок.
Снова на «ты» перешел. В другое время Кеша не удержался бы от реплики, но сейчас больно уж неподходящая обстановка для выяснения отношений. Тем более, сержант уже уполз вперед. Да так быстро, что Кеша едва поспевает за ним на четвереньках. Не человек, а уж – в траве его почти не видно.
– Усёк?– поднимаясь, спрашивает Шевцов.
Раздосадованный сплошными неудачами, Кеша хочет встать в позу и заявить Шевцову, что устав велит называть подчиненного на «вы». Он даже рот раскрывает, но снова захлопывает – не та, все же, обстановка. Представьте: сержант возвышается над поверженным ниц Кешей и, глядя сверху вниз, как на червяка, выслушивает требование называть его на «вы».
Между тем шеренга доползает до отметки. Парни отдыхают, посмеиваются над Кешей .
– Ладно, вставай,– разрешает сержант.
Кеша счастлив. Все-таки есть в Шевцове что-то человеческое.
– Со следующей шеренгой поползешь.
Нет, на это способен только сержант!
– Я ж почти до конца дополз!
– Вот именно – почти. А половину этого «почти» я за тебя полз.
– Ну и что ж, когда-нибудь я за вас проползу.
– Шутник,– криво усмехается Шевцов.
– Ну и ладно! Казенных штанов жалко, что ли?
Снова Кеша гребет бурьян, отстав от шеренги. Зачем стараться, если его удел – ползать со всеми по очереди.
– Киселев, даю слово: еще раз поползешь! Ну, можешь ты себе представить, что над тобой пули свистят?
Измотанный Кеша ожесточенно плюет в траву, и плевок напоминает полет пули. Даже пилотка слетает с головы.
...Этот день тянется, словно резиновый. Но все же настает долгожданный отбой. С каким блаженством Кеша вытягивается под одеялом! Седьмое небо! Он засыпает, не успев закончить длинный сладкий зевок.
14.
– Подъем!
Первая мысль: будет ли сегодня беготня? Но Кеша может не гадать – беготня запланирована и на этот, и на следующий день. Беготня будет каждый день и на день по несколько раз – до тех пор, пока тяжелый на подъем Князь не превратится в борзого, поджарого солдата, каждую секунду готового сорваться с места и с умеренной скоростью гоночного автомобиля мчаться в заданном направлении.
Вот и сейчас на таежной дороге раздается дробный топот солдатских сапог. Растянутая колонна выныривает из-за поворота. На этот раз парни в противогазах. Какие, однако, симпатичные у них мордашки! На плечах – автоматы, за спинами – вещмешки. Полная амуниция. Поляг костьми, но одолей маршрут за тридцать минут. Тридцать первая может означать только одно: отдышаться – и снова крупной рысью. Такая перспектива никому не улыбается, поэтому парни прут так, что пар от них валит.
Перед марш-броском Калинкин непрозрачно выразился в том смысле, что если бы не некоторые из дворянского сословия, то он был бы спокоен: повторного забега не будет. А Князь с уверенностью бывалого марафонца отбрил его: пусть-де всякие там Ягодкины волнуются за себя. А сам подумал: есть же счастливый народ, который перед марш-броском попадает в санчасть с гриппом, переломом рук, ног и даже позвоночника. Он же, который на гражданке не выпускал из рук носового платка, сейчас здоров до неприличия. Секрет, видимо, в том, что по уставу солдату болеть не полагается. А устав всемогущ!..
Уже на пятнадцатой минуте Кеше становится невмоготу. Кажется, он вот-вот ухнет на дорогу, подняв пыль, и пролежит на ней без движения до самого отбоя. Сержант то и дело оборачивается на Князя. Не вытерпев, замедляет бег, чтобы поравняться с ним. Сержанту тоже несладко в противогазе – на шее вздулись толстенные вены. Он машет Кеше : быстрее, дескать, отстал. Кеша делает вид, что хочет догнать колонну, но стоило сержанту уйти вперед, как сворачивает на обочину и снопом валится под куст. Трясущимися руками он стаскивает с головы ненавистный противогаз, обнажая красное, мокрое лицо, ловит ртом воздух, пьет его, как бальзам, глотает двойными порциями. Воздух такой вкусный, что глупо было не замечать этого раньше.