Горе тому, кто сразу не усвоит мудрость солдатских курилок и привалов. Мудрость эта насколько проста, настолько и хитра: «Не лезь в бутылку». Единожды разобидевшийся на добрую солдатскую шутку, пусть даже круто посоленную, может считать себя постоянной мишенью для словесных стрел. Еще хуже придется тому, кто попытается противопоставить свое болезненное самолюбие честному солдатскому собранию. Такой не раз посетует, что не родился в мамонтовой шкуре.
Словом, солдатская курилка – это когда много дыма, еще больше смеха и условная бесконечная очередь желающих блеснуть анекдотцем или прокомментировать события дня. В воздухе витают шутки разных мастей. Одни рассчитаны на людей с крепким желудком, другие – преимущественно на гурманов. Есть шутки с салом, к которым полагается горчица – легче переваривать. И, наконец, случаются шутки, после которых следует вопрос: «А в каком месте смеяться-то?». Давным-давно подмечена такая закономерность: чем труднее прожитый день, тем веселее в курилке.
После политзанятия парни стекаются в курилку. Сначала здесь царствуют дым и шарканье быстрых щеток о кирзу сапог. Но вот в дверях появляется Кеша , и все поворачиваются к нему.
– Приседаете, светлейший Князь?– спрашивает кто-то, словно бросает маленький камушек.
И этот камушек увлекает за собой лавину. Сколько раз Кеша приседает перед капитаном? А перед генералом? Не лучше ли приветствовать начальство стойкой на ушах?..
Кешина компанейская натура подсказывает: смейся со всеми, а то не отделаешься. И он смеется и даже сам изображает пару оригинальных способов приветствия. Разговор благополучно сворачивает в другое русло.
– Девочки, у кого закурить найдется?– спрашивает Кеша .
– Не давайте ему, он клялся бросить!
– Это была неудачная шутка,– врет Кеша .– С такой житухой и выпить не грех.
– А закусывать на губе будешь?
– Губа еще не запланирована.
– И вообще, шлепал бы ты отсюда!– ни с того ни с сего требует Калинкин с таким видом, что это никак не похоже на шутку.– Пусть проваливает, слабак!
– Это почему?– растерянно спрашивает Кеша .
– А потому, что ты и без курева слаб в коленках.
– Это я-то?!
– Это ты-то. Как ты нам подкузьмил, вспомни.
– Я подкузьмил?!
– Ты Ваньку не валяй!– напирает Калинкин .– Не из-за тебя ли мы второй раз в противогазах пёрли?
– Чего это из-за меня? Многие не уложились во время.
Лучше бы Кеша не врал и не артачился – нехороший шум поднялся в курилке. К имени бедного Князя одних только эпитетов было придумано столько, что остается только дивиться словарному запасу разгневанной толпы. Разумеется, среди этих эпитетов встречались и печатные, скажем, «хлюст».
– Ну и хлюст! Дурачком хочет прослужить.
– Этот дурачок знает свое дело, он еще покажет себя.
– Не покажет. Мы из него быстро дурь выбьем, будет служить, как все.
– Ну, не мог добежать, еш-клешь!– оправдывается Кеша .– Воздуха не хватило.
– Воздуха не хватило! Что ж ты тогда закурить просишь?
– Калинкин вон на полголовы ниже тебя, а добежал, не умер.
– Так он же двужильный!– пытается заигрывать Кеша .
– Я последние сто метров на одних нервах бежал, понял?
– Свинтус, что и говорить,– заключает один.
– Чеши отсюда,– советует другой.
А третий, четвертый и все остальные ничего больше не сказали, но с таким презрением посмотрели на Князя, что ему делается откровенно жалко себя. Настаивать на Кешином исчезновении не стали, но и замечать не желают, словно бы и нет его в курилке.
Обработали Князя, что и говорить. Думал, сошло с рук дезертирство в кусты, но нет, вспомнили. По правде говоря, с ним могли бы и покруче обойтись. Ведь мог добежать, мог, стоило только поднатужиться.
Парни говорят кто о чем. Кеши для них не существует. В таком оплеванном состоянии Князь себя не помнит. И как держаться в подобных ситуациях, не знает, даже в уставе не прописано. Он ищет повод заговорить с кем-нибудь. Вот Калинкин хвастает Марфутину, будто ему прислали из Брянска уже полмешка писем. И все, мол, мелким почерком. Кеша панибратски хлопает его по плечу:
– Что ж ты не сознавался? Нехорошо, Калинкин ! Общество должно знать, кто у нас брянский волк.
– Я хоть и брянский волк,– не поворачиваясь, отвечает паррнь,– а свинья мне все равно не товарищ.
– Какие мы серьезные, еш-клешь!
Когда тебя подковыривают, задирают, это можно пережить. Но когда тебя вообще знать не желают, такое как зря не переживешь. Тоска! Неужели он такой уж поганец, что с ним даже непризнанный поэт Калинкин не желает знаться? И стыдно, и зло берет. Подумаешь, не добежал! Сейчас не добежал, в другой раз добежит. Да ну их!..
Кеша направляется к выходу, но на пороге сталкивается с сержантом Шевцовым. Он-то хоть будет с ним знаться?
– Товарищ сержант, а гитарка в гарнизоне водится?– спрашивает Кеша первое, что приходит на ум.
– Можно подумать, ты на гитаре играешь.
– Я?!
Действительно, только Шевцов способен представить себе Кешу без гитары.
– Что-то я не видел ни у кого гитары.
– Жаль... Ничего, я уже написал домой, мне пришлют. Ох, и выдам же я тогда!
– Джаз-подъезд?
– Точно, товарищ начальник! Попурри по знакомым подъездам. Слова анонимные, музыка не моя.
Кеша бьет по струнам воображаемой гитары, притопывает и поет:
А на диване, на диване
Тишина раздалася,
А мы с другом, другом Банькой
С жизнею рассталися...
А парни-то клюнули, слушают. Что значит сила искусства!
Уменьшаемся в размерах
От недоедания.
Жрут соседи Гулливеры
Разные питания...
– Эстрадный пират,– усмехается Шевцов.
– Нет, я больше по опереточной части шарил.
– Строиться на ужин!– доносится голос дневального.