– Будешь буянить, еще сутки накинут. Сиди смирно.
– Я верховному главнокомандующему на вас пожалуюсь,– без всякого энтузиазма грозит Кеша .– Выпендриваются тут...
На Князя смотрит пустой глазок. Кеша становится спиной к двери, желая испробовать крепость солдатских сапог, но вовремя останавливается. Не то и главнокомандующий не спасет. Лучше на прощание перечитать надписи на стенах. Это успокаивает. Когда узнаешь, что кому-то было так же плохо, как тебе сейчас, то становится легче.
Надписи, конечно, бездарные. Серые, видать, личности посещали эту камеру. «Иванов» – дата. «Я тоже тут был» – дата. А фамилии нет. Кто был, дух святой? История требует точности. Даже история гауптвахты. Кеша не повторит ошибок своих предшественников. Вот, кстати, в кармане какой-то кривой шуруп.
Выбрав на стене самое видное место. Князь приступает к работе. Вскоре на ней красуется не лишенная оригинальности надпись:
«Здесь томился за здорово живешь
служивый человек Кеша Киселев».
Отойдя от стены. Кеша критически осматривает надпись. Затем делает из точки запятую и доцарапывает:
«Светлейший князь».
Теперь – дата. Такую надпись слепой разве не заметит. Рядом с ней блекнут и вообще стираются все остальные. Жалкие словеса! Для пущей важности Князь подчеркивает строчки глубокими бороздками и остается довольным своей работой. Он даже исполняет соответствующую этому случаю песню:
Сбейте оковы, дайте мне волю,
Я научу вас свободу любить...
Дальше Кеша не помнит слов. Да их и вспоминать не приходится, потому что сзади грохочет засов.
– На ужин!
Перед ужином ему выдают документы, ремень и прочие мелочи. Первым делом он заглядывает в военный билет – Галкино фото на месте. Галка изображена в полуанфас. Улыбка кажется вымученной. Видно, фотограф требовал, чтобы она развеселилась, потому что на Доске Почета все фотографии должны быть непременно улыбающимися. А фотографию Кеша содрал именно с этой Доски у конторы стройуправления.
От воспоминания об этом воровстве Кеше становится неловко. Дело в том, что на следующий день в пустом квадрате появилась безобразная рожа, намалеванная зеленым фломастером. А внизу так и осталась надпись: «Канева Г. В., штукатур-маляр». В тот день Кеша видел Галку в слезах. Он смотался домой за фотографией, чтобы вернуть ее на место, но опоздал – профком обошелся без него.
Кеша в три глотка управился с ужином. Отхлебнув чай, спешит к двери.
– Прэфэт, девочки, ведите себя хорошо,– машет он рукой оставшимся арестованным и натыкается в дверях на рослого сержанта – начальника караула.
– Значит это ты светлейший князь?– спрашивает он.
– Так точно! Счастливо оставаться!
– Придется и тебе остаться. Сдать документы!
– Чего?!
Сержант без лишних слов снимает с Кеши ремень и требовательно протягивает руку:
– Документы.
– За что, товарищ сержант? Я ж от звонка до звонка!
– Документы!
Это даже не Шевцов, с этим не поупираешься. Из такого верзилы-сержанта можно было бы выкроить пару ефрейторов вполне сносных размеров, одни лапы чего стоят. Не лапы, а лопаты. Князь покоряется силе – отдает документы, и следующая фраза сержанта рассеивает его недоумение.
– Завтра этот служивый человек будет белить все пять камер,– говорит он подошедшему Трапезникову.
– Товарищ сержант, да какой же я князь?– спохватывается Кеша .– Всю жизнь крестьянином был, хлебушек сеял.
– Князь, князь – не видно, что ли. Ишь, вывеска какая благородная!
– Это нечестно! Я комбату пожалуюсь!
– Трапезников, как думаешь, князь это или не князь?– спрашивает сержант ефрейтора, не обращая внимания на Кешины вопли.
– Э... пожалуй. Я нахожу его даже герцогом.
Проклятый интеллигент! Юмор у него прорезался!
– Парни, кончайте балдеть, мне в роту нужно.
– Балдеет балда вроде тебя,– строго говорит сержант.– Трапезников, проводи этого принца в третью камеру.
Судьба все же большая злодейка. Никогда не знаешь, какой крендель она вывернет через минуту. Кеша упирается для порядка – неприлично вот так сразу покоряться судьбе. Но тут подходит второй выводной, и Князя уводят под белы руки. Ну, не совсем так, однако красиво.
– Эй, маркиз!– кричит вдогонку начальник караула.– Чем быстрее побелишь, тем скорее отпущу!
Впрочем, Кеша мог бы поблагодарить судьбу за то, что она послала ему для побелки всего пять камер, каждая из которых размером с прихожую. Могла бы послать и Петропавловскую крепость...
25.
Казарма автороты кажется Кеше такой родной, а курилка такой уютной, какой не казалась даже отчая квартира в Вычедоле. Когда Князь переступает порог, на нем останавливаются взоры парней, выстроившихся в две шеренги. Перед строем стоят ротный и лейтенант Савельев. Шеренги начинают колыхаться и шуршать, как сухой камыш под ветром. В шепотке и смешках уже нет той недоброжелательности, от которой Кеша так страдал три дня назад.
– Товарищ капитан, разрешите стать в строй!
– Становитесь, Киселев. Все в порядке?
– Так точно! Отдохнул, нервишки поправил.
– А камеры хорошо побелили?
– Старался, товарищ капитан.
– Рассказывали, как вы завоевывали популярность автороте.
Если ротный хмурится, то это плохой признак.
– Итак,– продолжает капитан какой-то инструктаж,– задача ясна. Повторяю: занять позицию быстрее противника – это еще полдела. Нужно удержать рубежи, сохранить личный состав.
Ничего не понятно. Какой противник, что занимать? Неужели война началась, пока Кеша прохлаждался на «губе»?
– Киселев, вам потом объяснят,– бросает ротный, заметив Кешино недоумение.– Запомните: борьба допускается, но рукоприкладство категорически запрещаю. Вот мы и посмотрим, кто чего стоит.– Максимов смотрит на часы и заканчивает:– Выступать ровно в пятнадцать часов по моему сигналу. А пока отдыхайте.
– Разойдись!– командует Савельев.
– Слушай, Калинкин , что за война?– не терпится Князю.
– Не мог ты еще часок на губе посидеть?– говорит тот.– Из-за тебя последними прибежим.
– Куда прибежим? Расскажи толком!
– Парни, есть предложение!– кричит Чуйков.– Князю надо пятки скипидаром смазать.
Предложение встречается одобрительным гулом.