И вот по лесу шагает тяжело груженый солдат. Ноша аккуратно связана по рукам и ногам. На согнутой руке солдат несет два автомата, два противогаза – всего по два.
– Слышь, тюфяк,– тяжело дыша, говорит солдат,– если бы тебя медвежья болезнь прохватила, ты бы раза в два полегчал.
От негодования кляп пулей вылетает из Кешиного рта.
– Ну, погоди, еш-клешь!– орет он.– Кончится война, я тебе знаешь, что сделаю?
На обычную экзекуцию Кеша не соглашается, а изобретательности в этом деле у него не хватает. Пока он выдумывает изощренную кару, солдат выходит на дорогу.
Хохот стоит потрясающий, когда Кеша выезжает из лесу на спине своего победителя. Солдат останавливается, и Кеша валится под ноги подошедшему лейтенанту Савельеву.
– Что за фокусы?– спрашивает он, непонятным образом удерживаясь от смеха.– Вы почему его связали? А с глазом что?
– Это нечаянно, товарищ лейтенант, в борьбе,– с наивным видом отвечает солдат.
– Киселева вы тоже нечаянно связали?
– Я его сам попросил, товарищ лейтенант,– спешит на выручку Кеша .– Для интереса.
– Странные у вас интересы, Киселев,– усмехается Савельев.
Он недоверчиво смотрит на обоих. Всыпать бы им сейчас со всей командирской строгостью, да ситуация больно ум смехотворная. Ладно, оставим для другого раза.
28.
– Шевцов, все собрались?– спрашивает лейтенант.
– Так точно!
– Стройте роту.
– Есть! Рота, в две шеренги становись! Равняйсь! Смирно!
Лейтенант выходит на середину строя.
– Победила команда сержанта Шевцова!
– Урра-а!
– Вольно! Шевцов, ведите роту в гарнизон.
– Есть! Нале-во! Шагом марш! Перестроиться в колонну по четыре!
Путь теперь лежит напрямую, через деревню. Тучи обволакипают солнце, и вскоре начинает по-осеннему нудно моросить. Солдаты накидывают на себя плащ-палатки.
– Четче шаг!– командует сержант, но это плохо помогает – парни устали, да еще дорога размокает под дождем.
– Рядовой Киселей, запевай!
Князь в растерянности: петь или не петь? Рота тоже в напряженном ожидании: запоет или не запоет? Может, опять про саранки ? Даже шаг получается какой-то напряженный. Пауза затягивается.
– Рядовой Киселев!
Надо петь. И тут Кеша с ужасом обнаруживает, что первые слева всех строевых песен вылетели у него из головы. Сержант теряет терпение, с ненавистью косится на Князя, а тому слова не вспоминаются, хоть убей. Кеша толкает в бок соседа:
– Забыл начало!
– Какое?
– Да про девчонку!
– Как будто ветры с гор,– подсказывает сосед.
Князь набирает в легкие воздух:
Как будто ветры с гор,
Трубят солдату сбор...
Рота залихватски подхватывает:
Дорога от порога далека.
И, уронив платок,
Чтоб не видал никто,
Слезу смахнула девичья рука.
Не плачь, девчонка...
Ну что за сила в строевой песне! Все чертовски устали, идут по дороге едва ли не зигзагами, но только грянули строевою, как заплетающиеся ноги налились неведомой силой, уже никого не болтает от обочины к обочине. Настроение роты передается, должно быть, самому небу. Тучи медленно расступаются, удовлетворяя любопытство вечернего солнца. Оно беззвучно смеется, упираясь в размокшую землю почти осязаемыми лучами.
За пригорком показывается деревушка в два-три десятка домов. Как только рота доходит до околицы, неизвестно откуда сбегается пацанва. Она примыкает с боков колонны, стараясь шагать в ногу с солдатами. Впереди всех – конопатый, в налезающей на глаза старой пилотке. Он пискляво командует:
– Лас, два, тли! Лас, два, тли!..
Из ветхой, осевшей на один угол избушки, наскоро повязывая платок, выходит суетливая старушка и семенит прямо навстречу колонне. В ее глазах – и радость, и отчаяние.
– Вася, Коля...– негромко зовет она.
Сначала Кеша думает, что старуха зовет сорванцов. Но она даже не смотрит на них, а напряженно вглядывается в лица солдат.
– Вася, Коля, где ж вы есть-то?
Осекшись, старушка испуганно прикрывает рот ладошкой. Почти невидящие глаза блуждают по колонне.
– Тронутая, что ли?– усмехается Кешин сосед по строю.
Завидев старуху, пацаны отстают от колонны.
– Бабка-солдатка, бабка-солдатка!– дразнят они и бросаются врассыпную, когда та поднимает хворостину.
– Анчихристы!– кричит она.– Прям чистые собаки!
Старушка догоняет колонну и, поспешая за ней сбоку, все заглядывает в солдатские лица и тихонько зовет:
– Вася, Коля! Солдатики, а где мои-то? Митрий хоть с вами?
Рота идет, невольно держа равнение на странную старушку. Кеша видит, как мелкие блестки появляются в бороздах старушечьих щек. Она начинает отставать от строя и вовсе останавливается.
– Господи!– доносится ее слабый голос.– Забыли, окаянные, деревню!..
– Бабка того,– крутит пальцем у виска Кешин сосед,– тронутая.
Ловко взбрыкнув ногой. Кеша больно шлепает соседа пониже спины.
– Ты чего?
– Цыц, ущербный, а то добавлю!
– Добавь, добавь, Князь,– разрешают сзади, но Кеша великодушно прощает «ущербного».
Шевцов же делает вид, что ничего не заметил, хотя шагает почти рядом с Кешей . Понимающий сержант, чего там... Он только для вида замечает:
– Разговорчики в строю.
29.
После ужина роту навещает замполит Землянский. В сопровождении ротного и папы Тура он обходит всю казарму, заглядывает даже в хозкомнату и курилку. Старшина в волнении – ему, должно быть, все кажется, что в каком-то углу обязательно валяется окурок или грязный подворотничок. Конфуз!
Кеша удивлен: замполит знает по фамилии всех парней. Надо же иметь такую память! Ведь не так уж часто он бывает в роте. Князю, конечно, невдомек, что дело тут не в памяти. Должность такая у майора, каждого солдата в батальоне он должен знать лучше, чем линии на своей ладони.
В Ленинской комнате в гордом одиночестве сидит за столом Калинкин . По левую руку от него – груда скомканных листков. На лице у парня такие муки творчества, что он не сразу замечает вошедшего замполита.
– Что вы мне ни говорите, а здесь пахнет поэзией,– улыбается Землянский, заметив краем глаза ровный столбец в тетради.