– Мой кто-то занял.
– Ну, друг, теперь на себя и пеняй. Надо было сразу разобраться, кто твой занял. Ротный узнает, тебе же и нагорит.
– Никогда номера не соблюдали, и никто радиаторы не мял,– замечает кто-то из старослужащих.
– А теперь будем соблюдать,– отрезает Шевцов.– Порядок должен быть. Калинкин , ты в какой бокс машину поставил?
– В двадцать первый, кажется.
– Киселев, это твое очко?
– Мое,– нехотя отвечает Кеша , решив, что сейчас сержант дознается, кто Калинкину подкузьмил.
– А твоя машина где стоит?
– В тринадцатом, вроде.
– Вроде, вроде! Ротозеи несчастные. Может, это ты ему?
– Он тут ни при чем,– вступается Калинкин .– Он раньше меня из парка уходил, сам видел.
– А ты, Калинкин , в столб случайно не врезался?– высказывает догадку Чуйков.– Сознавайся, Калинка-малинка.
– Тоже мне Шерлок Холмс нашелся! Кеша , скажи, когда ты мимо проходил, радиатор целый был?
– Я вообще-то не приглядывался,– мямлит Кеша .– Вроде целый.
Будь парни понаблюдательней, они заметили бы, что с Князем творится что-то неладное: жалкая улыбочка, беспокойство в глазах, смирненький какой-то.
– Рота, строиться в казарме!– кричит дневальный, и Кеша облегченно вздыхает.
– Рота, равняйсь!– командует капитан Максимов.– Смирно! За отличное обслуживание полетов по тревоге объявляю благодарность всему личному составу роты!
– Служим Советскому Союзу!– с удовольствием гремят парни.
– Рядовой Киселев, выйти из строя!
Если бы на Кешу опрокинули ведро холодной воды, он вздрогнул бы не так сильно. Ротному известно, кто помял радиатор. Князь обреченно покидает строй. Такого позора еще не случалось в богатой биографии светлейшего князя. Скорей бы сгореть от стыда, чтобы от тебя осталась маленькая кучка пепла...
Предчувствуя очередной неприятный разговор с ротным, Шевцов исподтишка показывает Кеше кулак, на что тот презрительно хмыкает. А старшина, стоя у дверей, укоризненно качает головой: ох, дети, дети...
Выдержав эффектную паузу, ротный объявляет:
– За находчивость и помощь третьей эскадрилье рядовому Киселеву объявляю благодарность!
Князь обалдело смотрит на капитана. А тот в свою очередь весело разглядывает Кешу , видимо, наслаждаясь его растерянностью. У Шевцова брови заползают так высоко, что лоб превращается в стиральную доску. Тур растерянно крякает и бормочет:
– Ох, дети... Поди ж ты!
– Князь, отвечай,– шепчут из строя.
– Служу Советскому Союзу!
– Пойдете в увольнение на восемь часов. Становитесь в строй.
– Есть!
Кеша становится на свое место и переводит дух. Сосед незаметно толкает его локтем: молоток, дескать, скоро кувалдой будешь... А тут еще дневальный показывает из-за спины Тура какую-то бумажку и весело подмигивает Кеше . Бумажка похожа на почтовую квитанцию – никак почту принесли. Не слишком ли много событий за одно утро?
Коротко рассказав о предстоящих полетах, ротный поворачивается к старшине:
– Можно вести роту на завтрак.
– Рота, нале-ву! Слева по одному из казармы шагом арш! У казармы строиться в колонну по четыре!
Дневальный на ходу передает Кеше квитанцию.
– Князь, посылка?
– Гитару должны были из дому прислать,– отвечает Кеша .– Если так, девочки, то сегодня даю большой концерт!
– Почем билеты?
– Разговоры в строю! Прямо шагом арш!– командует Тур.– Раз, два, три-и! Горох слышу! Раз, два, три-и!..
Невероятно, но факт: Кеша заработал увольнительную, и теперь можно пойти с Женей в кино. Только неспокойно у него на душе. Совесть, оказывается, назойливая штука.
Шагая в строю. Кеша обдумывает, как лучше сознаться Калинкину . Подойти, положим, и просто сказать: «Калинка-малинка, не ляпнись в обморок, это я твой радиатор разукрасил». Нет, так можно было сказать сразу, еще до разговора в курилке. А сейчас нужно что-то другое. И почему он не разбудил его ночью? Не трусость ли его тогда остановила? Ведь ничего бы страшного не было. Ну, назвали бы раззявой, Калинкин бы покипятился для порядка, хоть он тоже виноват, а потом они бы вместе выправили решетку. Не захотел быть раззявой, будь теперь трусом.
42.
Притащив из почтового отделения длиннющий фанерный ящик, Кеша отверткой открывает крышку. Вот она, родимая! Как он стосковался по этим жизнерадостным девицам в овальных рамках!
Парни обступают Кешу , торопят:
– Князь, давай эту... про диван! Уменьшаемся в размерах...
– Надоела про диван. Душевную давай, романс.
– Девочки,– укоризненно говорит Кеша .– Откуда такой нетерпеж? Надо настроить.
Настраивая гитару, Кеша становится серьезным и задумчивым. В дверях спального помещения стоит Шевцов. Ему любопытно, что запоет Кеша . Не иначе, попурри по знакомым подъездам. А нетерпеливый Калинкин бьет пальцами по воображаемой гитаре и напевает:
– Уменьшаемся в размерах от недоедания... Ваша светлость, сколько можно настраивать?
Наконец, гитара готова. Звучат первые аккорды, различается немудреная мелодия. Кеша негромко поет:
Истребители начеку.
Начеку каждый штык в полку.
И луна осторожно плывет,
Провожая ползущий наш взвод...
Оказывается, когда Кеша поет своим собственным голосом, без «козла», то у него довольно-таки приятно получается. Достаточно приятно, чтобы парни добросовестно развесили уши.
Но что с Калинкиным ? Он разинул рот и даже побледнел. Дело тут вот в чем: он никак не может сообразить, каким образом к Кеше попали его стихи и когда он придумал к ним музыку. Ведь это его стихи, он написал их на прошлой неделе, собирался еще Землянскому показать...
А Князь чиркнул по Калинкину плутовато-виноватыми глазами и отвернулся.
В этот момент в казарму заходит ротный, прислушивается.
– Никак Киселев?– тихо спрашивает он дневального.
– Так точно, гитару ему из дома прислали.
Спохватившись, дневальный вытягивается во фрунт, но капитан предупредительно машет рукой: не шуми, дескать. По тому, как широко растворил рот дневальный, чтобы гаркнуть «Рота, смирно!», можно догадаться, что песне пришлось бы туго.
А ромашки кругом цветут,
А трава подо мной – изумруд.