48.
В казарму входит обескураженный всем случившимся Калинкин. Пусть скажет спасибо, что у лейтенанта хватило ума отпустить его восвояси. И то благодаря Кеше. Тот клялся, что знать не знает, откуда взялся Калинкин, что они и приехали-то в поселок на разных автобусах. Словом, пронесло.
– Чего так рано?– удивляется дневальный.
Действительно! Добрые люди опаздывают, а этот и половины положенного не отгулял. Но Калинкин не обращает внимания на дневального – не до него.
– Слышь, Калинкин, а где Князь?
– На губе его светлость,– нехотя отвечает тот.
Дневальный озадаченно свистит.
– Опять?! Чего ж он натворил?
– По вывеске съездил одному алкоголику.
Дневальный снова свистит.
– Вот это номер-кандибобер! Гражданскому или...
– Отстань, свистун, без тебя тошно!
В это время из канцелярии выходит Шевцов.
– Ага, явился, не запылился! Ротный все знает. Иди, он тебя ждет.
Лейтенант, как видно, зря времени не терял.
Следом за Шевцовым Калинкин входит в канцелярию. Кроме ротного там еще папа Тур.
– Товарищ напитан, рядовой Калинкин по вашему приказанию прибыл!
– Безумно счастлив,– хмуро отвечает ротный.– Хоть один вернулся из боя. Лучших людей теряем!– притворно качает он головой, обращаясь к старшине. И снова Каликину:– Докладываете, что произошло в поселке. Как на духу, без прикрас и утаек. Ну!
– Ох, дети, дети,– вздыхает в своем углу папа Тур.
По стенам и потолку разбегаются мелкие трещинки. Как реки на карте родного Кешиного края. Массивная дверь с глазком. Вот и вся романтика одиночных камер гауптвахты.
– Сбейте оковы, дайте мне волю, я научу вас свободу любить,– слышится тягучая Кешина песня.
Кеша стоит, прислонившись к стене. Изучает потолок, стены. Эту камеру он добросовестно побелил, но стены уже снова украшают надписи – как всегда, бездарные.
Интересно, что сейчас о нем думают ротный, папа Тур, Шевцов и все прочие? Думают, конечно, что он конченый человек. А что будет думать летчик Лобанов, когда узнает, что будущий сержант Кеша Киселев снова угодил на «губу»? Наверно, здороваться перестанет. А что, если его действительно будут судить за драку?
Что за грусть, черт побори! Оттого, что он повесит нос, ничего не изменится. Надо отвлечься. Может, выломать решетку на окне? Вот тогда его точно будут судить. Однако решетка рассчитана на содержание в этой камере Геракла, так что Кеше не грозит кара за ее сокрушение.
А в это время в канцелярии роты Калинкин заканчивает свой печальный доклад.
– Тут подбежали гражданские, схватили этого пьянчугу, кричат: «Патруль!» Я тащу Князя... то есть Киселева, а он вырывается. Тут нас и сгребли.
– Сгребли... Вас арестовали, а не сгребли,– строго поправляет ротный.– Все?
– Никак нет, товарищ капитан. Киселев не виноват!– запальчиво говорит Калинкин.– Зря его арестовали. Когда пацан показал, как этот гад мать избивал, Кеша даже побледнел. Я бы на его месте тоже так! Он пацана защищал, а его – на губу...
– Довольно! Вы, я вижу, недалеко от своего Князя ушли! Верх геройства – пьянчугу избить. Вы свободны. Из казармы – ни шагу!
– Есть!
– Постойте... Вы говорите, в школу шли? Зачем?
Калинкин мнется, не решаясь разболтать Кешнн секрет. Но раз уж как на духу...
– Там у него какая-то знакомая школьница, он хотел ее на танцы или в кино пригласить.
– Школьница? Хм...– капитан задумывается.– Ладно, это его личное дело. Идите.
На некоторое время в канцелярии воцаряется тишина. Потом шумно вздыхает папа Тур:
– Не было печали... А лейтенант того, перестарался малость.
Надо было сначала в роту привести, что ли... Да еще раззвонил по всему гарнизону.
– Лейтенант действовал согласно уставу,– строго говорит ротный.
– Оно бы так...– Тур бросает взгляд в сторону Шевцова и замолкает: неладно при сержанте обсуждать офицера.
– Разумеется, все, что рассказал Калинкин, не мешает проверить,– говорит ротный.– Но я вполне допускаю, что драка произошла именно так. Что вы тогда думаете об этой истории? Вот вы, товарищ заместитель командира взвода.
Капитан специально делает ударение на должности Шевцова. Хочет напомнить, что он есть первый воспитатель Киселева, а посему виноват в случившемся больше всех присутствующих.
Шевцов поднимается.
– Знаете, товарищ капитан, я сейчас попробовал представить себя на месте Киселева.
– Вот как! И что же у вас получилось? Была драка?– Капитан явно иронизирует.
– Ну, теоретически я ее избежал,– улыбается Шевцов.
– Теоретически он избежал!– восклицает Максимов, обращаясь к Туру.– Вы слышали? Значит на практике он бы тоже избил этого пьянчугу. Послушайте, Шевцов, я же вижу, что вы хотите выгородить своего подчиненного.
– Его не нужно выгораживать, товарищ капитан,– твердо говорит Шевцов, не смущаясь иронического тона ротного.– Его нужно понять.
– Но позвольте! Солдат на виду у всех затевает драку! Как прикажете его понимать? Ведь это же элементарный мордобой!
Тур нетерпеливо покашливает, ерзает на стуле.
– Вы хотите что-то сказать?– поворачивается к нему ротный.– Неужто тоже представили себя на месте Киселева?
– Зачем же так,– обижается Тур.– Я уж стар для драк.
Капитан невесело ухмыляется: дескать, все понимают этого Князя, один я, выходит, не понимаю. Потом снова спрашивает сержанта:
– Так каким же образом вы оправдываете драку, Шевцов?
– Драку я не оправдываю. Но мордобоем ее назвать не могу.
– Это почему же?
– Потому что Киселев защищал беспомощного, забитого мальчишку, у которого, между прочим, недавно умерла мать. Как защищал – это другое дело.
– Преступно защищал. Дальше.
– Согласен, что не так надо бы. Но если на одну чашу весов положить эту преступность, а на другую...
– Доблесть?
– Ну, не доблесть, а... вы меня понимаете.
– Теоретически, Шевцов, только теоретически,– не без ехидства замечает ротный.– Теоретик вы, видно, неплохой, но все не так просто, как вам кажется.
– Товарищ капитан, но в чем же здесь сложность?– горячится Шевцов.– Если говорить откровенно, Киселев дал в морду подонку и правильно сделал. Негодяев всегда били и всегда будут бить, это факт!