– Здравия желаю, товарищ старшина!
– Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Киселев,– ласково отвечает старшина, в голосе которого нетрудно уловить злорадные нотки.– Не вы ли ветошь разбросали по всему парку?
– Никак нет, товарищ старшина!
– Всякая промасленная ветошь пожароопасна, знаете?
– Так точно!
– У вас глаза молодые, Киселев, ну-ка, что вон там в углу бокса стоит?
В углу стоят мётлы. Отличные, почти совсем новые.
– Товарищ старшина! Десять часов на аэродроме, еле на ногах стою...
– Понятливый вы солдат,– хвалит старшина.– На лету схватываете. В школе, поди, в хорошистах ходили. В общем, задание такое: от того забора до этого территория должна блестеть и смеяться!.. А вы куда, Калинкин?
– Да мне... там, в казарме у меня...
– У меня там тоже целая каптерка. Назначаю вас старшим во-он той метлы.
Когда старшина отходит на приличное расстояние, Калинкин шипит на Кешу:
– Тянули тебя за язык! Неисправимый ты трепач!
– Девочка, где твоя тренированная совесть?– накидывается на него Кеша.– Не ты ли первый о старшине заговорил?
– Ты, я... С тобой всегда влипнешь.
Вскоре от забора до забора территория смеялась. Даже умирала со смеху над неучтивыми болтунами. Калинкин пошел докладывать об этом старшине, а Кеша двинул в казарму.
Как только он появляется на пороге, дневальный Залошвили кричит ему, держа над головой письмо:
– Пляши, дорогой, лезгинку заказываю!
Кеша по опыту знает, что отделаться от Залошвили немыслимо. Придется исполнить. Моментально собирается толпа.
– Скажи хоть, от кого,– просит Кеша, чтобы не танцевать за здорово живешь.
– Э-э, дорогой, так нельзя. Танцуй лезгинку – узнаешь. От хорошего человека, от дэвушки!
– Да не умею я твою лезгинку!
– Лезгинку все умеют. Нужно немножко настроения, немножко желания и немножко вставать на носки. Кацо, делай круг!
Парни с удовольствием заключают Кешу в круг.
– Князь, не стесняйся!
– Хороший человек написал, очень хороший!..
Залошвили напевает удалую кавказскую мелодию, парни дружно хлопают в ладоши, и Кеша исполняет какую-то дикую помесь «Барыни» с шейком. Зрители покатываются со смеху, а Залошвили даже взвизгивает от восторга.
– Дети, дети! По какому случаю концерт?
Залошвили мог бы перед кем угодно поклясться, что дверь в казарму не открывалась. А парни могли бы поклясться, что Залошвили никогда не врет. Остается одно: старшина обладает секретом, как просачиваться сквозь стену.
– Залошвили, вы снова свою лезгинку организовали? Неподходящее это место – у тумбочки дневального.
В том, что у старшины испорченное настроение, виноват Князь и только он. У всех на языке старшинская старость. Заочно его, конечно, давно списали в запас и удивляются теперь: чего он тут крутится под ногами? Однажды он случайно услышал, как молодой проверяющий из штаба дивизии спросил кого-то из офицеров: «А Тура вы вроде музейного экспоната держите?» Да и комбат всякие намеки делает, что старость, мол, покой любит. Ладно уж, сделаю вам великое удовольствие...
Да, пора, пора на бессрочный привал.
Письмо – можете себе представить?– от Галки. Кеша ловит себя на мысли, что уже не ждал его, и сейчас даже не может решить, стоит ли оно его искрометного танца.
Князь забивается в угол курилки и нетерпеливо распечатывает конверт. Ему не нравится, что на обратной стороне листка, вырванного из тетради,– зачеркнутые формулы, замалеванные строчки, какие-то каракули. Почему бы ей в таком случае не написать ему на оберточной бумаге с жирными пятнами?
«Здравствуй, Кеша! Извини, что долго не отвечала. Я теперь учусь в институте, и мы всем курсом были на картошке, так что твое шутовское письмо получила только вчера. Даже не знаю, почему решила отвечать...»
– Я вам пишу, чего же боле,– декламирует Калинкин, пытаясь заглянуть в письмо.
– Брысь!
– Князь, давай вслух, чего уж там,– подшучивают парни.
Кеша грозит им кулаком и выходит на крыльцо казармы. Можно подумать, что в руках у него не письмо, а граммофонная пластинка: он читает, а всем слышно.
«...Если когда-нибудь будешь писать девушкам письма, то не ври так безбожно...»
– Подумаешь,– бормочет Князь.
Ему не по душе менторский тон Галки. Сплошное ругательство, а не письмо. Можно подумать, что ей приятно отчитывать всяких непутевых, которые дошли до такого нахальства, что пишут ей шутовские письма.
«...Представляю, с каким самозабвением ты врал! Даже не вспомнил, что мой отец военный, и я представляю себе солдатскую службу. Когда я показала отцу твое сочинение на вольную тему, он чуть со смеху не умер. Думаешь, я не догадываюсь, на каком ты счету у своего начальства? Ну, ладно, я не собираюсь тебя перевоспитывать. Что касается меня, то я живу нормально, чего и тебе желаю. Больше мне не пиши, не теряй времени. Все. Галя».
На пороге появляется Калинкин. Взглянув на злое Кешино лицо, он говорит:
– Князь, неужели полный отлуп?
– Что ты понимаешь в этом деле?– психует Кеша.– И вообще, чего ты ко мне привязался? Ты же клялся, что больше не подойдешь ко мне!
– Ничего, она тебе еще вправит мозги,– посмеивается Калинкин, не обращая внимания на злые Кешины слова.
– Да если хочешь знать, я ей случайно написал, ради хохмы!– кипятится Кеша.
– Заливай! Видели мы таких зайцев.
– Да?!– не на шутку заводится Князь.– А ты это видал?
Он быстро достает из нагрудного кармана Галкину фотографию и рвет ее на клочки.
– Ты что, с ума сошел?– кричит Калинкин.– Вот ненормальный! Хоть бы посмотреть дал.
– На, смотри!– Кеша ловко сует обрывки фотокарточки Калинкину за пазуху и уходит.
– Кеша, я ж не хотел,– оправдывается вдогонку Калинкин.
Он достает из-за пазухи обрывки и разглядывает самый крупный. На нем – глаз, половина носа и край локона. Заинтересовавшись, Калинкин составляет на скамейке клочки.
– Ненормальный,– ворчит он.– Такую красотку в расход пустил...
Кеша не чувствует никакого раскаяния. Зачем ему сержанты в юбках? С него хватит и одного. Другое дело – Женя. У нее папочка тоже военным, но сама она в сержанты не собирается. Уж она не станет строить из себя черт знает что в золоченой рамке.