«По сравнению с вечностью… Все мы молоды, и все мы стары…», – подумала Энни. И она. И Павлик. А сколько лет и сколько зим ты прожил на этой земле, в конечном итоге неважно, как говорил батюшка как-то на панихиде. Главное – успел ли ты в своей жизни прийти к Богу. Войти в вечность. «Вечность!.. Туда утекли все предшествовавшие нам времена; в этой пропасти скрылись все миллионы людей, сменявшиеся поочередно на лице земли; пред нею, пред ее взорами родился мир, размножилось человечество, образовались племена, народы, царства; пред ее взорами уже многие цветущие царства обратились в пустыни, многие великие грады сравнялись с землею, вросли в землю, покрылись ею; пред ее взорами пустыни безлюдные, леса дремучие, болота непроходимые соделались цветущими жилищами человеческого общества, многочисленного, образованного, шумного… На все это смотрела, смотрит равнодушно с холодной суровостию – вечность. Ничто ее не насыщает и ничто не насытит. Все в ней должно исчезнуть: все – ее жертва; на все глядит она, как жаркое вешнее солнце на хрупкий, слабый вешний снег…»[161]
Но какая она зеленая, эта белоствольная роща. Как шумит. За него и о нем. За Павлушку и о Павлушке. Где-то там, посреди березовых рощ России. Вот они, эти навернувшиеся слезы Петры. Теперь и у нее – тоже. «Милосердый Бог Сам да утешит вас! Да утешит вас мысль, что невинный юноша, чистый, как Ангел, неуспевший оскверниться никакими нечистотами земными, ушел, унесся в безопасное пристанище, в небо. Там ничто и никто не будет наветовать его благополучия! Тихо и счастливо текущая, неутекающая, неумаляющаяся вечность преобразилась в день один для наследников блаженной вечности. Там несменяющаяся радость, там неумолкающий праздник, там пир, уготованный от века и на веки Царем царей – Богом. Туда поспешно отлетел юноша, призванный великим учредителем пира, Создателем человеков. Кто может воспротивиться всемогущему призванию Всемогущего? Лишь тварь услышит повеление Творца своего, – спешит мгновенно раболепно исполнить его. Очами веры посмотрим на милого юношу, шествующего по воздушным пространствам к небу! Очами веры посмотрим на чистого юношу, водворяющегося на небе и от радостей его забывающего о всем земном! Проводим его горячею молитвою и горячими слезами! Принесем в память его молитву и слезы! Земля – страна плача; небо – страна веселия. Небесное веселие вырастает от семян, посеваемых на земле. Эти семена: молитва и слезы»[162].
Мама отдала письмо Петре. Посуровевшая и вздохнувшая. Для нее уже не было. Ничего не было. Ни этой березовой рощи, ни этого дня. Была только боль. На вдохе и выдохе. На сегодня и на завтра. На землю и на небо. На веру: «Покорите ум и сердце ваше воле Божией, премудрой и всеблагой: в этой преданности вы найдете успокоение и отраду для души вашей. Бог взял возлюбленное дитя ваше на небо, и вместе с ним взял туда ваш ум и сердце. Там – хорошо»[163].
Петра взяла конверт. Чужой, незнакомый почерк. Выпала та памятная фотокарточка с ее надписью на оборотной стороне: «На многая лета. На вечную память». И приписка чужой рукой: «Из Владивостока. Вечная память». Тот, другой красноармеец из патруля, оказывается, забрал и отослал эти бумаги. Вместо Василька. И за Василька. Как когда кто-то падает в стрелковой цепи, и на его место заступает другой.
Конверт выпал из ее рук следом за выпавшим снимком. Она подняла фотокарточку. Это будет память. И все. И больше – ничего. Только слезы. Только эти соленые, горькие слезы, которые вроде вытрешь украдкой и не хочешь показать, а они все равно льются. Павел, бравый, хороший Павлик. Как он тогда сказал. Как знал: «Христос Воскресе, Петра! Воистину Воскресе!».
– Не надо, Петя, – сказала мама. Ее православная мама. – Там – хорошо.
Пелагея кивнула. Но бабушка тоже ведь не просто так отвернулась. И мама сама такая печальная стоит, серьезная. Мама тоже будет плакать. Просто не сейчас. Просто когда останется одна: «Узнав о смерти ближнего вашего, не предайтесь тем неутешным рыданиям, которым обыкновенно предается мир, доказывающий тем, что надежда его – только во плоти. Ваша надежда – во Христе! Пролейте о умершем слезы молитвенные, обратитесь сердцем и мыслями к Тому, Кто один может вас утешить, пред Которым Вы должны предстать в предназначенное вам время. Не увлекитесь чем-нибудь земным: плод такого увлечения, которое – обманчивая, обольстительная мечтательность, – тление. Мир имейте в Боге, предавайтесь с полною покорностию Его святой воле. В этой воле полнота благости и премудрости. Ей поклонимся, припадем к стопам ее, вручая души и тела наши Господу. Аминь»[164].