Тут как начался шум да гам! Настасья с дурным ревом, через стол к Гаврилушке полезла, молочных поросят опрокидывая, да в заливное коленки впечатывая, а Гаврилушка к ней подался, глаза умильно закативши. Ваня с Василисой в оторопи глядят на это все, но все равно ить объятий не размыкают, а царь ногами топает, да проклятиями сыпет.
Тут я опомнилась, да вытащила из потайного кармана письмо Гаврилушкино, что кровью писано. Хотела я этому предателю напомнить, как обещался мне любить вечно, да умереть в один день, борясь за правду. Глядь - а тряпица-то чистая!
Запричитала я тут громче всех остальных вместе взятых.
-Где письмо мое? - кричу. - Кто украл клятвы нежные да заверения страстные?!!
Тут какая-то девка надворная голос подала из толпы:
-Я, - говорит, постирала тряпку эту. Она в варенье клюквенном была изгваздана.
Зашлась я тут в плаче-вое отчаянном:
-Дура ты проклятая! Не варенье то было, а кровушка суженого моего неверного!
Та плечами пожимает, глаза свои глупые пучит:
-Варенье, как есть варенье! Я ж сковырнула, да попробовала...
Тут Гаврилушка покраснел и вновь потупился, и под нс себе что-то едва слышно прошептал. Донеслось до моих ушей только: "...дык больно-то - кровушкой..."
Тут я, себя не помня, бросилась на девку ту, да хотела ей клок волос вырвать. Но скрутили меня, связали, и мешок на голову надели. Увидела я свет белый только тогда, когда очутилась дома у батюшки родимого вместе со всем свои приданым.
-Эх, Афродитушка... - только и сказал мне батюшка.
Вкорости объявили про свадьбу Настасьи и Гаврилушки. Гаврилушкин отец только руки потирал - с боярами породниться смог!
А меня на свадьбу и не пригласили. Подумала я, подумала, да и простила их. Не всем же людям быть, как я - добрыми да умными...
...Как придет время справедливости да просвещения всеобщего - тогда и посмотрим, кто чего заслужил. Простить-то я простила, а вот справедливость все равно должна быть какая-никакая...