Сначала Герман подумал, что ослышался.
— Да что ты, Лера! – возразил он, когда понял, что девушка не шутит. – Это случайно вышло. Я сам не понял, как.
— Тебе и не надо. Достаточно собрать эйфы, которые получились.
Герман посмотрел вокруг. Не хватало взгляда, чтобы вместить пустыню, и вся она была подёрнута тончайшей, как свадебная вуаль, дымкой.
— Они же растворились во всём этом песке и тумане. Мы их никогда не найдём.
— Нигде они не растворились. Они у тебя в личке. Ну, в карманном измерении, - пояснила Лера. – Где, по-твоему, Серёжа проводит всё это время? Ты же не думаешь, что я позволю ему шляться по пустыне, пока его не сцапают серые?
— И как туда попасть?
Лера шагнула к нему.
— Легко. Посмотри на руки.
Она обняла Германа и положила голову ему на плечо. Он растерялся.
— Так надо, чтобы я тоже там оказалась. – Лерино дыхание щекотало шею. – Да не на меня смотри, а на руки!
Он всмотрелся в свои ладони, как Лера объясняла когда-то – будто у него за спиной источник света, и он рассматривает его отражение в оконном стекле. Когда пространство вокруг сдвинулось, замкнулось и обрело очертания, Герман понял, что всё сделал правильно.
— Больница? – с удивлением спросила Лера, осматриваясь. – Интересно, почему?
Они очутились в палате интенсивной терапии, залитой солнечным светом. Раковина в углу, прозрачные пустые кроватки на колёсиках, синяя лампа. Герман сел на кушетку.
— Я бы и сам хотел знать. Терпеть не могу больницы.
— Ладно, это твоё личное дело. Я к тебе в душу лезть не собираюсь. Кстати, - девушку передёрнуло, - то, как ты сбил меня с ног… Это было как по зубам напильником, блин. Это ведь воспоминание, правда? О чём? Это была подножка?
— Типа того.
— Сохрани его, чтобы не прокручивать в памяти всякий раз, - посоветовала Лера. – Вдруг пригодится. Никого не удивишь, но чтобы сбить с толку – сойдёт. У каждого должна быть такая фишка.
— А у тебя какая?
— Скрип мела по доске. Такой, знаешь, когда рука соскальзывает, - со вкусом описала Лера.
Герман невольно содрогнулся, и она добавила:
— Вот-вот. Здесь нет ни мела, ни доски, но тебя это цепляет. Есть вещи, один намёк на которые вызывает отклик. Главное – почувствовать принцип. Поймать момент, когда уже всё равно, реальность это или выдумка, настолько тебя это держит, и от всего сердца изъявить. Тогда ты внушишь что угодно.
Лера надела кольцо. Зачерпнув кристаллом солнце, которого тут хватало с избытком, она высветила вытекающую из крана струйку дыма, собрала его в две бутылочки из гранёного стекла и протянула одну из них Герману.
— А если эти эйфы закончатся? – спросил он.
— Герман, ты ещё не понял, что они не закончатся? Это же Эйфориум. Здесь всё не по-настоящему.
— Зачем тогда вторая бутылка?
— Для твоего брата, - ответила Лера. – Не вечно же держать его взаперти.
Они вернулись в пустыню, и Лера поспешила к Серёже с собранными эйфами, оставив застывшую над песками оболочку или, как она ещё называлась - реплику. Реплика была тёплая и дышала, но Герман знал, что она пуста, а Лера – далеко отсюда. Так далеко, что ему туда ходу нет.
Герман остался один. Понемногу им овладевали не лучшие чувства. Мысль о том, что у Сергея может быть отдельное пространство, недоступное даже брату, отчего-то вызывала неприязнь.
«А ведь я давно уже не знаю, что он чувствует», - вдруг подумал Герман.
И действительно: прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз ощущал радость брата, распускающуюся в груди, как цветок. Герман вообще ничего не ощущал, кроме постоянного присутствия Сергея. Только редкие всплески раздражения, тщательно выверенные, как удары ремнём, призванные вернуть Германа в рамки: «Не зли меня». И он не злил.
Он не успел обдумать это как следует, потому что вернулась Лера. Она открыла глаза, и её подошвы коснулись песка. А за спиной у неё разверзлась, щедро расплескивая свет, червоточина.
Герман прошёл одними из семи ворот, ведущих в Оазис, и его переполнило такое ощущение, будто он вернулся туда, где его ждали и были ему рады.
Это, безусловно, была иллюзия. Но иллюзия высшей пробы.
Овеваемый сухими ветрами, запечатанный семью сервисными кодами, Оазис выдавался вверх острыми как ножи крышами. Волшебные испарения перетекали в облака, облака принимали форму дирижаблей, меж дирижаблей покоилась головогрудь исполинского паука-сенокосца. Его тонкие лапы упирались в землю, как ходули, образуя правильную окружность центральной площади. Временами лапы переступали, и Оазис звенел и покачивался, подобно хрустальной люстре.
— Как же всё-таки здорово, - прошептал поражённый Герман. – И люди такие красивые…
— Они тебя таким же видят, - сказала ему Лера.
— Я так не думаю.
— Ну конечно, глупый. Одна я тебя узнаю́, потому что мы подключились вместе. Остальные видят смоделированную системой оболочку. Смотри!
Она покружилась перед ним, и Герман увидел, как летит юбка, похожая на розовый бутон, как падают кудри на незнакомое лицо, и вуаль на этом лице.
— Ну как? – самодовольно спросила Лера. – Это называется «личина».
— Да, это круто, - признал Герман.
Он мысленно зачерпнул стелящийся над мостовой туман и сформировал из него ажурные перчатки на тонких Лериных руках И зонтик в пару к перчаткам.
Лера со смехом закружилась, поднимая клубы белого дыма, и вышла из них в своём прежнем облике.
— Конечно, это не по-настоящему, как выразился бы твой брат. Так ведь и в фильмах ужасов тоже выдумку показывают, но пугают они взаправду. Да и какая разница, что существует, а что нет. Человек и говно состоят из одних и тех же атомов, только по-разному сгруппированных. Выше этого только разум и фантазия. Может, их проявления – это всё, что есть в мире действительно настоящего.
— Ну, чем займёмся? – спросил Герман.
— А чем бы ты хотел? Выбирай.
Лера показала на север, где что-то алело, как вишня в хрустале. Стоило только присмотреться, как стены зданий расступились перед взглядом и стали прозрачными. Герман увидел лабиринт из розовых кустов. В центре лабиринта билось исполинское сердце, а над входом горела надпись: «АД». Прищурившись, Герман понял, что первая буква, а именно «С», перегорела.
— Эротический аттракцион, - сказала Лера. – Обещает исполнение любых фантазий.
— Почему тогда «Ад»?
— А потому, Герман, что когда нечего желать, то фантазия обращается к таким безднам, о существовании которых ты даже не подозреваешь… Посмотри теперь направо.
На восток убегала разбитая дорога, вымощенная жёлтым кирпичом. Она упиралась в поле, так густо засеянное красными цветами, что, казалось, там только что закончилась кровопролитная схватка.
— Дом Солнца. Располагает более чем пятьюдесятью тысячами наркотических трипов. Есть ещё тотализатор, но нам туда лучше не соваться…
— Почему?
— Сам посмотри, только зрение расфокусируй.
Он так и сделал, и парящая над Оазисом платформа растаяла в воздухе, оставив после себя только очертания, по которым медленно ползали переливающиеся, как ртуть, серые пятна. От них исходило тягостное ощущение слежки. Глазам стало больно, будто Герман смотрел на солнце.
— Это сервисные зоны или, как их ещё называют, серости. Они устроены почти как интерактивные объекты, но по обратному принципу. Если не знаешь, куда смотреть, ни за что не увидишь.
— Они опасны?
— Если не собираешься ничего нарушать, то нет, - усмехнулась Лера. – Но это же тотализатор. Там можно выиграть много эйфов. Серые оттуда не выкисают, чтобы не допустить мошенничества… Так что ты решил?
— Не знаю, - ответил Герман. – Может, просто погуляем?
— Давай.
Лера взяла его под локоть и увлекла в переулок, где пролегала декоративная теплотрасса. Из брешей в трубах били эйфы. Горели бочки, и в дыму над ними вились светлячки. В дверных проёмах висели тяжёлые пластиковые шторы.