На боковом стекле авто, на сенсорном покрытии Герман увидел заплетающиеся лентой Мёбиуса серебристые матрицы. Ему показалось, что стены стали прозрачными, и близнецы находятся на пересечении множества взглядов, направленных из ниоткуда в никуда. Земля ушла из-под ног.
Вице-мисс Пятигорск стояла в стороне и в щебетании не участвовала. Внимательно взглянув на близнецов, она взяла их за рукав кончиками пальцев и увела за сдвинутые у стены вешалки, которые служили импровизированной раздевалкой. Под потолком здесь сплели кружево швейные пауки, заострённые твари с нарочно диодными тельцами, чтобы не уколоться в темноте.
— Какие-то проблемы?
«Не выдавай меня». – хотел сказать Герман, но понял, что девушка подумала, будто он стесняется своего уродства перед незнакомыми, вспыхнул и отвернулся.
— Меня Оля зовут. А ты, значит, и есть креативный директор? – обратилась она к Сергею.
— Не знаю, что нашло на Елисеева. Я художник-модельер, - смущённо отозвался брат. – А по документам вообще закройщик.
Этот подслеповатый дурак не разглядел на машине знаки принадлежности службе безопасности Эйфориума и не представлял, что их идут задерживать и допрашивать, что он будет не художник и не закройщик, никто!
Мир сжался до размеров этажа, под кружевные своды которого уже ступили сотрудники службы безопасности. Спросив Елисеева, они прошли в его кабинет, закрылись и пробыли минут сорок. Безопасников не заинтересовали ни девушки, ни, тем более, обветшалый лофт – и напрасно.
Именно здесь, среди поплывших на жаре лиц и запахов, умирал от ужаса их самый разыскиваемый нарушитель.
***
— Ну и? Мне поплакать по вашему Елисееву, или что, я не пойму?
Лера сидела на подоконнике, курила, зажав сигарету в кулаке и на Германа не смотрела. Девушка никогда не смотрела на него, если сердилась.
Елисеева заподозрили в их преступлениях. Всё одно к одному: поспешное и единовременное избавление от кучи эйфов, переезд в город, откуда были родом все потерпевшие. Даже бизнес, который развивался, а не прогорел, вызывал подозрения.
— Получается, нас ищут. Что, если они начнут выяснять, где Елисеев проводит время, и выйдут на «Сон Ктулху»?
— Ну и дальше что? – дёрнула плечом Лера.
— Кто-нибудь тебя вспомнит.
— Как и прочих девиц, среди которых я ничем не выделялась.
— Ты чуть ли не в лоб предложила Балаклавицу порисовать для тебя!
Девушка вскинулась. Заколотые набок неровно обрезанные пряди, обрамлявшие лицо, придавали ей сходство со зверёнышем из аниме, этаким чёрным взъерошенным пикачу.
— Балаклавиц ни словом ни о чём не обмолвится, если это будет от него зависеть. А от таких людей, как он, в нашем мире зависит всё. В его интересах замять эту историю, чтобы его имя вдруг не всплыло в связи с фрик-порно. Между нами говоря, если сам Балаклавиц при его возможностях до сих пор до нас не добрался, то серым тем более ловить нечего.
— Лера, - умоляюще протянул Герман, - хватит. Мы богатые. Нам бы теперь отсидеться по-тихому, а потом вывести деньги и просто… Просто жить.
Вмешался Сергей:
— Ты ещё не понял? Ей не нужно просто жить. И деньги её мало интересуют. Ей просто нравится воровать!
Пожалуй, он был прав. Столько времени прошло, а Лера так и вела бродячий образ жизни. Ногти у девушки так и остались разной длины, у корней волос проглядывал натуральный русый оттенок, и жила она на вписках у мутных приятелей.
Лера с такой силой вдавила окурок в пепельницу, что посыпались искры.
— Это не воровство. Нельзя украсть то, чего не существует.
— Да что ты! А как насчёт интеллектуальной собственности? Если тебе, конечно, это о чём-нибудь говорит.
— Сны и фантазии это никакая не собственность. Тем более, такие, которые предпочитаешь ото всех скрыть. Хочешь сохранить секрет – нечего рассказывать его всем подряд.
— Если ты лазишь к людям в головы, это ещё не значит, что они рассказали тебе свои секреты
— Раз человек стал свидетелем чужих воспоминаний, то это уже и его воспоминания тоже, - нашлась Лера. – А своими воспоминаниями каждый распоряжается, как вздумается.
— Шантаж не лучше, чем воровство.
— А может быть, ты хотел бы жить по соседству с мразью, которая мечтает убивать детей или взорвать себя в супермаркете? Не осудил бы его, если бы узнал?
— Какое ещё оправдание ты себе придумаешь? Может, ты ещё предлагаешь за мыслепреступления судить?
— Перед кем оправдываться, перед тобой, что ли? – рассмеялась Лера. И заговорила по-другому, вкрадчивым голосом: - Взгляните на это с другой стороны. Ничего не закончено до тех пор, пока нарушитель остаётся неизвестным. Всегда остаётся вероятность, что его вычислят и накажут. Не каждому выворотню выпадает такой шанс – перевесить на кого-то все свои косяки.
— Я что-то не пойму, - медленно выговорил Сергей. – Ты сейчас предложила подставить Шуру?!
— Заметь, это ты сказал. И вообще, раз ты так беспокоишься о своём Шуре, то почему бы тебе не держаться от него подальше? И всё, проблема решена.
— А может, это Герману стоит держаться от тебя подальше? И решать ничего не придётся!
— Знаешь, Серёж, вот ты всё время даёшь понять, как меня презираешь, - произнесла порядком утомлённая Лера, - строишь из себя честь и совесть нашей преступной группировки… А сам думаешь только о себе. Поэтому и от Елисеева не уходишь. Я тебе даже больше скажу: если тебе будет грозить тюрьма, ты сам его подставишь. Потому что ты слабый.
— Всё? Сеанс кухонного психоанализа закончен? – с бешенством осведомился брат.
Девушка вытянула перед собой ноги в плотных колготках, скрывающих отсутствие загара, и улыбнулась. Глаза её не улыбались – цвета трясины, они и засасывали так же. С головой.
— Перестаньте оба, - сказал им Герман. – Следующее дело – последнее. Я так решил.
Лера посмотрела на него так, будто в первый раз видела. У неё задрожали губы.
— Вот так значит, да?!
— Найдём другое занятие, - быстро сказал Герман. – Будем оказывать посреднические услуги. Или торговать эйформулами… да мало ли чем можно заработать!
— Например, фантазировать за деньги для богатеньких ублюдков, правда? Серёжа этим занимается со своим Елисеевым, и тебе тоже надо? Ну так иди и наймись в «Сад». Трать свой богом данный талант на то, чтобы целыми днями воображать форму сосков фантома, которого трахает кто-то другой!
Герману стало больно.
— Зачем ты так?
— Просто я думала – ты другой. Не такой, как остальные. А ты как все, понимаешь, как все они!
На улице ослепительно улыбалось солнце, и набережная, голубино-серая, как морская галька, пила его свет взахлёб – лето! Только в актовом зале за шторами затемнения была ночь. Вечная ночь и вечная зима.
20.
Дело, которое должно было стать последним, выдалось не скоро. То ли цивилы стали беречься, то ли Лера оттягивала момент прощания. А что придётся прощаться, с каждый днём было всё очевиднее. И всё тяжелее становилось у Германа на душе.
Они подключались, чтобы не терять сноровку, оказывали те самые посреднические услуги, но как-то без запала.
Поэтому они с Лерой брали долгие паузы. Заказывали роллы. Докуривали друг за другом сигареты. Слушали старые песни, напоминающие засушенные в книгах цветы: «Где твои крылья, которые нравились мне…», «Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой…». Рассматривали фотографии, которые прислал Елисеев.
Одна из них стала лицом каталога и рекламной кампании. На фотографии седая модель и пятигорская брюнетка стояли боком к камере, спина к спине, и их прижатые друг к другу запястья были связаны скользящей петлёй.
Мисс Пятигорск одета ангелом, на шее вперемешку висят символы мировых религий. Она смотрит вверх, ловя взглядом солнечный луч. Седоволосая – в лоскутной куртке с вшитыми в капюшон шипами в стиле «Восставших из ада», в рваных джинсах, под которыми ретушёр подрисовал рваные раны; она потупила глаза.