— Тебя нелегко понять. Я уже давно даже не представляю, о чём ты думаешь.
— В данный момент я думаю о том, что не хочу, чтобы меня когда-нибудь зарыли в землю, - поёжился брат. – Пусть меня кремируют и развеют прах в каком-нибудь приятном месте. Надеюсь, ты не возражаешь? Хоть это мне не испорть, ладно?
24.
Однажды Андрей Грёз последовал так далеко, что пока добирался, его цель, головоногий малютка, умер.
— Он всё равно был не жилец. Его назвали в честь врача, который принимал роды, - сказала акушерка и добавила, предусмотрительно понизив голос: - Этот врач, конечно, ещё тот урод, но не в клиническом смысле.
А из уродов в клиническом смысле, говорила она, выживают лишь те, кому дают говорящие имена. Не зря же раньше больных и слабых детей называли по-плохому, чтобы обмануть смерть.
Может, именно поэтому Андрей оказался не готов к тому, что случилось с Геной. Андрей принимал на веру всё, что говорят о смерти. Он считал, что с ней не шутят.
На этом его и подловил Глеб. У него ведь не было уродств, по крайней мере, внешних. Он вообще не должен был оказаться в доме Грёз, но просил так искренне:
— Возьми меня с собой. Я всё равно скоро умру.
Андрей проникся. Он даже закрыл глаза на намёк, который стоял за этими словами. Возьми, не то Гена тоже не поедет, и не будет ему лечения помимо государственного. Глеб всё равно умрёт, но Гена последует в могилу за ним.
Тогда Андрей был моложе и не знал, что такой намёк – всё равно что дурное пророчество. Если за спиной стоит смерть и руководит всеми поступками, то рано или поздно она подменяет собой суть человека.
Глебу очень надо было вырваться из детдома, чтобы выжить, и он прибегнул к шантажу. И памятный скандал Глеб учинил так же взвешенно и расчётливо.
У него в кармане уже лежал билет до Мумбаи, оплаченный кем-то куда более могущественным, чем Андрей Грёз, и Глеб слов не выбирал. Или наоборот, выбирал те, что побольнее, чтобы порвать наверняка.
И ему удалось. Ни ополовиненные счета Грёзов – Глеб имел к ним доступ, поскольку помогал вести бухгалтерию, ни полицейские притязания – не только новый наниматель по достоинству оценил таланты Глеба, ни предательство Леры – она украла фи-блок и отдала Глебу, взамен на что тот обещал взять её с собой (и слова своего не сдержал: он же был не какой-то лох вроде Андрея) – ничто из этого не шло в сравнение с оскорблениями Глеба. Он говорил от чистого сердца, а значит, всё равно что правду.
Ночью после похорон Андрею снилось, что он бродит коридорами некоего детдома. Где-то здесь заблудился Глеб. Он нуждался в помощи. Андрея преследовали обрывки фраз – говорят, увеличили пособие; а вы слышали, держит тератобар; теперь понятно, почему он. Он оборачивался, но никого не находил.
Один голос звучал отчётливее других. Он звал Андрея по имени. Грёз узнавал этот голос, он был приятен ему – но откликнуться не мог, иначе произошло бы непоправимое. Зов усиливался. Андрей побежал, не разбирая дороги, уже осознавая, что видит сон, что ничем не поможет Глебу, что ему уже никто не сможет помочь…
— Андрей, проснись.
На краю кровати, отвернув простыню, сидела Елена. В чёрном платье, как будто и не ложилась.
В свете занимающегося утра её лицо казалось серым. Если бы не волосы – спело-русые, которые Андрей так любил гладить, он принял бы её за скопление предрассветных теней. Он подвинулся так, чтобы видеть солнце в волосах жены, но оно хмуро спряталось в облаках.
— Как хорошо, что ты меня разбудила, - сдавленно сказал Андрей. Он сразу почувствовал, что говорит что-то не то, но с каждым словом становилось только хуже. – Но почему ты встала так рано? Что-то случилось?
— Ухожу.
— Давай я тебя отвезу. Только в душ схожу. Подожди полчаса.
Солнце соизволило заглянуть в окна, и Андрей об этом пожалел. Рассвет был апокалиптически красен.
— Ты не понял, - сказала Елена потяжелевшим голосом. – Я ухожу от тебя.
***
Грёз помог Елене Георгиевне донести чемоданы до машины и, пока женщина складывала их внутрь, заботливо придерживал дверь. А после вернулся в дом, лёг на диван в гостиной и несколько дней не вставал и ни с кем не разговаривал. С лица так и не сошло дружелюбное выражение, с которым Андрей провожал жену. После захода солнца, проваливаясь в тени, оно напоминало оскал.
Без хозяина дом быстро пришёл в запустение. Одна за другой перегорели лампочки. По углам нарастала пыль, как и кто бы ни убирал, и в итоге все на это плюнули. Спали до обеда, а потом натягивали на себя что попало и заторможенно брели на пляж, чтобы проветриться и хотя бы прийти в себя.
Ни Марина, ни воспитанники не решались прибегнуть к помощи Свечина.
— Вы как сектанты-антипрививочники! Не могу смотреть, как вы гробите человека! – ругался Сергей.
Он насквозь видел, что они боятся, будто доктор заберёт у них Грёза, ввергнет в застенки клиники и залечит до необратимости. Но и сам Свечину не звонил.
Неизвестно, чем всё могло бы кончиться, если бы однажды дом не встретил их вымытыми до блеска окнами и полами. Из ванной выглянул чисто выбритый Грёз. Он как ни в чём не бывало пожелал всем доброго утра и предложил близнецам прокатиться.
Герман понял, что настало время для разговора.
— Сходим в кино? – предложил Грёз, когда машина выехала со двора.
— Не хочется что-то, Андрей.
— Тогда в кафе? Или просто погуляем? – не сдавался он.
— Да ну…
— Может, машину тогда помоем?
— Ну, это можно, - согласился Герман.
Они уехали за город, туда, где земля, расступаясь, исторгала немного воды, натаскали её бутылками и облили машину. В разводах пены красавица с капота выглядела русалкой. Лишь сейчас Герман разглядел в ней черты Елены Георгиевны, прямые и светлые как лучи. Наверное, так она выглядела в мечтах Грёза в то время, когда ещё не была его женой.
У близнецов замёрзли руки и покраснели даже под ногтями. Заметив это, Андрей объявил перекур. Они сели в машину. Грёз включил печку и радио. Заиграло ретро.
— Скоро мне придётся уехать, - сказал Грёз.
— Надолго? – в растерянности спросил Герман.
— Может, даже навсегда.
Герман почувствовал себя обманутым.
— Я-то думал, мы ещё можем стать семьёй, - сказал он. – А ты притащил нас сюда и теперь бросаешь. Как это на тебя похоже! Но почему?! Почему ты снова куда-то едешь?
— Потому что мне надо закончить то, что я начал задолго до нашего знакомства. Потому что я уже проходил свидетелем по делу об информационных преступлениях. Потому что моя точка доступа затварена, а значит, пользоваться ею опрометчиво.
Герман поднял глаза на Грёза и осёкся. Тот смотрел прямо на него, без намёка на косоглазие.
— И потом, я же не сказал, что собираюсь ехать один, - примиряюще сказал он.
— Андрей, если ты собираешься заниматься тем, о чём я думаю, то это не лучшая идея, - сказал Герман как можно серьёзнее. – Ты знаешь, что это может быть опасно? Люди даже пропадают…
В этот момент он любовался собой. Хотя на самом деле ему очень хотелось согласиться на всё, что бы ни предлагал Грёз.
— По-твоему, я их ем, что ли, этих людей? Ходят слухи, что они до сих пор где-то в Эйфориуме.
— В таком месте или состоянии, которое даёт власть над памятью и субъективным временем, - припомнил Герман. – Сказки, для тех, кто боится признавать очевидное. Нет-нет, никто не сел в тюрьму и не пропал без вести. Они просто перенеслись в волшебную страну.
— Ты когда-нибудь слышал о том, как во время отладки Эйфориума тестировщики что-то не поделили? Один из них оказался эйфотворящим. Он надавал остальным в «лягушатнике», и у них появились синяки. Настоящие синяки, понимаешь, Герман?
— Я тоже слышал кое-какую историю, - вставил Сергей. – У нас в детдоме был парень с родимым пятном на пол-лица. Он говорил, это из-за того, что когда его мать была им беременна, она испугалась пожара.