— Спасибо за прекрасный пример, Серёга. Это только подтверждает мои слова… А время? Даже не скрывается, что ускорять и замедлять его – обычная практика в Эйфориуме. В полтора, в два раза, но почему не больше? Кто это сказал?
— С памятью всё равно ничего не поделаешь, - заспорил Герман. – Даже те, кто переживал амнезию, не могут её воспроизвести. Невозможно вспомнить то, как ничего не помнил. Это все знают!
— Кто тогда воспроизвёл полёт? – с непонятной интонацией спросил Андрей.
— Откуда мне знать. Птицы, наверное.
— Животные эйфонесовместимы. Не та нервная система.
Герман промолчал. Летать в Эйфориуме получалось так же естественно, как дышать, и Герман никогда не задумывался над тем, как это выходит.
— Короче, если ты не можешь себе чего-то представить – это ещё не значит, что этого не существует, - подвёл итог Грёз. – Мы живём в мире, где спецслужбам давно доступны техники манипуляции памятью. А фармакология, а гипноз? Возможности мозга не изучены до конца. А ты говоришь, будто есть что-то невозможное, и где – в самом Эйфориуме. Как будто есть сила могущественнее воображения.
— Это всё, конечно, хорошо, но у меня вопрос. Нельзя ли вообразить кучу денег, чтобы она появилась в реальности, как те синяки? – поинтересовался брат.
Грёз смешался.
— Ну… нет, конечно, но…
— Нет-нет, я хотел узнать только это, - остановил его Серёжа и вздохнул: - Опять весь шум из-за мнимых величин.
— Вот именно, - поддержал Герман. – К чему этот разговор? Абсолютной власти над временем и памятью не бывает даже в Эйфориуме. Иначе бы каждый…
Он запнулся. «Я бы придумала себе жизнь с нуля. Это была бы хорошая, чистая жизнь. А потом – увеличила субъективное восприятие времени во много раз и запретила автоотключение», - вспомнил он.
— Я был одним из первых выворотней в русскоязычном сегменте Эйфориума. И я единственный из них, кто остался на свободе. Извини, тебе не кажется, что это перебор – учить меня, что там бывает, а чего не бывает? Но ход твоих мыслей мне нравится. «Иначе бы каждый хотел заполучить эту власть» - ты же так хотел сказать? Именно это я и собираюсь сделать.
Фраза повисела в воздухе и растворилась. От неё веяло безумием… но Герман уже успел подумать: «И я тебе в этом помогу».
В Оазисе не было никого лучше Германа, и если существовал хоть один шанс прожить хорошую, чистую жизнь – не настоящую, но лучше настоящей, он должен был попытаться.
— Если это имеет значение, - добавил Грёз, - Лера тоже в деле. Ты не подумай, ей не придётся снова сбегать. По согласованию с психологом и лечащим врачом она едет на курсы… какие-то там курсы, я не вникал. Мы сможем объединить наши усилия.
Это бы довершило дело, но заговорил брат. Каждое его слово больно вонзалось в Германа:
— Прежде чем ты продолжишь, Андрей, придётся кое-что прояснить. Герман не один, если ты не заметил. Есть ещё я. И я своего согласия давать не собираюсь.
Мысли дрожали и путались. Герман полез за колодой карт, чтобы предложить брату разрешить спор привычным способом, но рука вышла из-под контроля и вышвырнула карты из машины – на сбрызнутые водицей камни, где их сразу растащил ветер.
— Герман, речь не о том, кто из нас пойдёт в магазин! Так не делается! Приди в себя!
— Послушай… - начал Герман.
Сергей закричал:
— Нет, это ты послушай! Ты завязал. Ты сам так говорил, и я тебя за язык не тянул! Нравится тебе Эйфориум, так подключайся и сиди там хоть сутки напролёт. Я потерплю! Я всю жизнь терплю! Только не влезай больше ни во что, хватит! Хватит уже, Герман!
Окончательную точку поставил спокойный голос Грёза:
— Ты бы прислушался к брату, Герман. Он ведь прав.
— Прав он, как же! – вспыхнул Герман. – Разве можно решать за нас обоих? Кто ему дал такое право?!
— Ему нельзя, а тебе, выходит, можно?
Город лежал в низине, окутанный туманом, похожим на испарения сухого льда. Герману хотелось сесть за руль, разогнать машину и всё закончить. Он не понимал, как жить дальше, и ему никогда особо не нравилось жить.
«Зачем даже пробовать, если итог известен заранее?», - шепнула Лера из закоулков памяти. Если бы только у них было больше времени, Герман смог бы её переубедить.
— Но это не значит, что мы не поедем вместе, Герман, - сказал Грёз. – Я слышал, приближается мероприятие, на котором очень хочет присутствовать один наш общий знакомый…
— Спасибо, что вспомнил, - буркнул Серёжа. – Я польщён.
— Есть ещё кое-что. Одна проблема. Откройте-ка бардачок.
Прямо в руки близнецам вывалились два прямоугольника из лощёной бумаги, на которых мутно переливались водяные знаки в форме черепов. Брат прерывисто выдохнул.
Это были пригласительные на шоу Кукольного театра.
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР: АКТ 2
Над замёрзшим заливом возвышался театральный шатёр. Изображённые на нём силуэты отражались во льду. Если прищуриться, то казалось, будто это просвечивают сквозь лёд утопленники, колеблемые тёмной водой.
— Ну что, поищем Гастролёра? Или нет, лучше я ему позвоню, - предложил Грёз.
Сергей полной грудью вдохнул сухой северный воздух, по которому, как ни странно, скучал.
— Ещё чего. Найдём, куда он денется.
— Как хочешь. Вообще я о вас подумал. Что вам будет неприятно всё это видеть снова.
— Раньше надо было думать.
Машину оставили на берегу. Чтобы добраться до Кукольного театра, за отдельную плату можно было нанять запряжённые собаками сани с полозьями, как два ятагана. Так и поступили.
Первые зрители, пешие и санные, спешили на поиски билетной кассы. Возле проруби на корточках сидела сестра Кукольника. Сергей узнал её со спины. В проруби, высунув беззубую пасть, шевелилась крупная рыбина. Усыпанная пайетками, жёлтая, она изображала то ли золотую рыбку, то ли сказочную щуку. Рядом томились в ведре её сородичи, и стоял баллон краски для боди-арта.
Герман надвинул капюшон «кобры» пониже и ускорил шаг. Они смешались с толпой.
Оставив позади кассу и чадящую островерхую палатку, столовые запахи которой вызывали тошноту, Герман вышел на задворки лагеря. Лёд здесь был рыжий, кое-где долблёный, в проталинах с чёрными серединами. Над прорубью висело ведро для умывания. Сушилось на обрывке троса заиндевелое бельё. В ржавой луже валялась горелая ёлка с липким клоком оплавленной гирлянды на боку.
Вполоборота к шатру стояла фура. Герман обошёл её и ткнул пальцем в «Газель».
— Уверен, что он там. Если не ушёл куда-то специально, чтобы мы с ног посбивались.
— Он не настолько хочет нам нагадить, чтобы морозить задницу на улице. Он нас всерьёз-то не воспринимает, - сказал Сергей.
— И напрасно, - подхватил Грёз. – Вы такие бабки у него увели. Но я с тобой согласен, Серёга. Гастролёр уверен, что мы у него в кулаке. Когда человек в чём-то настолько уверен – он, считай, проиграл.
— А ты? Уверен, что сможешь нас отстоять?
— А-а, иди ты.
Дверь «Газели» распахнулась.
— Проходите, проходите! – взревел Кукольник и, взглянув на близнецов, алчно добавил: - Гости дорогие.
Сидения были завалены одеждой. Не вся из неё принадлежала хозяину. Тут же располагался кальян и церковные свечи, от которых у Сергея по спине побежали мурашки. На зеркале заднего вида висела аромалампа. Грёз поспешно закурил, чтобы перебить приторный смрад, стоявший внутри.
Кукольник сиял, как начищенный самовар.
— Я слыхал, коллега, что вы с супругой расстались.
— Не совсем так. Она меня бросила, - обезоруживающе ответил Андрей.
— Какая жалость! Душа болит, как представлю…
— Не стоит переживать. Тебе это всё равно не грозит. У тебя ведь нет жены.
Кукольник пятернёй причесал бороду и выпутал из неё проводок гарнитуры.
— Разве человек, посвятивший жизнь искусству, вправе обременять себя семьёй? Её мне заменяла труппа. Но недавно я решился. Стал отцом, - сказал он и скомандовал в гарнитуру: - Мила, принеси Волчонка.