— И ты решил от неё отказаться, - закончил Герман. – Что же, это благородно. Я… я прощаю тебя.
— Ну а я тебя не прощаю, - с удовольствием произнёс Серёжа. – Я унижался перед тобой из-за ничтожной девки. Ты меня шантажировал. Ты всегда мечтал от меня избавиться и больше мне не нужен. Когда Лера родит моего ребёнка…
— Это и мой ребёнок тоже, - вставил брат, ошарашенный его напором.
— Я тебя умоляю, Герман! Тебе плевать. Может, ты что-то предложил Лере? Напомнить, что ты сказал? «А ты точно уверена?», - передразнил Сергей, кривляясь. – Ты меня не проведёшь, я-то помню, как у тебя ладошки вспотели!
— Но она ведь не хочет…
— Я полагаю, наша мать нас тоже не особо хотела. Тут уж ничего не поделать. Зато у меня появится тот, кто действительно заслуживает моей любви. А ты придумаешь себе нового брата, если пожелаешь.
Шёл утренний прогон. Отныне это была единственная возможность, не вызывая пересудов, посмотреть на Олю сквозь зеленоватую призму новой коллекции. Как раньше, когда их разделяли фотохромные окна отъезжающего авто.
Так и не решившись поднять взгляд, Сергей ушёл в кабинет Елисеева и с размаху уселся на стол, накрытый, будто скатертью, рулоном изрисованного ватмана. Из лежащих россыпью карандашей Серёжа выбрал мягкий зелёный и набросал широкую полосу, постепенно увеличивая нажим. Перпендикулярно перекрыл её бирюзовым. Ниже – мятным, ещё ниже – хвойным. И свинцово-серым. И цветом морской волны.
— Так что, ты говоришь, - небрежно спросил Шура, - от вашего родственника жена ушла?
Сергей рассеянно кивнул, пропустив мимо ушей «родственника» и провёл пальцем по полосе, растушёвывая.
— Как же так вышло?
— Ну, она ему во всём помогала, я бы даже сказал – потакала. Мне кажется, он так к этому привык, что стал считать, будто это что-то само собой разумеющееся. И когда она решила, что с неё хватит, он просто этого не заметил. Но для него это был удар, конечно.
— Гм… - На лице Елисеева отразилась напряжённая работа мысли. – Действительно… Слушай, помнишь, я говорил насчёт стажировки? Они готовы тебя принять. Поедешь?
Сергей прищурился от солнца.
— Не знаю, Шура. Правда, не знаю. Я хочу этого больше всего на свете. Но сначала мне придётся кое-что закончить. Всё решится в ближайшее время. И если что-то пойдёт не так… В общем, я хочу, чтобы ты знал – я был рад нашему знакомству и сотрудничеству.
— А ещё нам нужно от тебя съехать, - добавил Герман. – Так будет лучше для всех.
— Это как-то связано с шумихой, которая творится в Эйфориуме в последнее время? – проницательно спросил Шура.
Сергей уставился на него, и тот, вздохнув, продолжил:
— Недавно домработница принесла мне фи-блок. Она нашла его под диваном, когда делала уборку. Не беспокойтесь, я сказал, чтобы она положила его на место и не трогала. – Он взлохматил волосы нервным движением. – Одного не пойму. Как ты, такой талантливый, мог вляпаться…
Елисеев перевёл взгляд на Германа и осёкся.
— Ах, вот оно что. Ну конечно… Я мог бы догадаться раньше.
— Я ничего не расскажу тебе, Шура, - улыбнулся Сергей. – Раз ты ничего не знаешь – значит, ты нас не прикрывал, и ни в чём не виноват.
Вечером того же дня близнецы рассчитали обеих нянь, собрали нехитрые пожитки и погрузили их и переноску с Волчонком в знакомую «Приору». До намеченного старта оставалось два дня.
30.
Всего несколько звёзд пронзали небо. Чтобы их пересчитать, хватило бы пальцев одной руки. Герман курил, а Сергей наслаждался ночной прохладой, проистекающей из окна. От неё по затылку пробегала приятная дрожь, и волоски на затылке вставали дыбом.
Лера подняла голову. Экран подсвечивал её лицо снизу, придавая ему больной вид. Весь вечер её тошнило.
— Ты там скоро? Косоглазый перекинулся. Можно подключаться.
— Сейчас, только окно занавешу, - отозвался Герман.
Квартира отвечала требованиям точки доступа – шторы затемнения, климат-контроль, ионизатор, три вытяжки. На потолке шевелил лопастями большой вентилятор, прибивая к полу крошки табака и серебристо-розовые частицы мерцающей Лериной пудры.
Лера провела дрожащими пальцами по лицу.
— Когда я уже сдохну…
— Не начинай, - с отвращением сказал Сергей. – Сколько можно.
На душе было муторно. Отчего-то вспомнилось мрачное утро, когда Грёз увёз Гену, вытеснившее синие и солнечные краски, и настроение падало, хотя казалось, что дальше уже некуда. Просто обрушивалось в какую-то пропасть.
— Немножко осталось потерпеть, Лера, - виновато произнёс Герман.
— Знаю, знаю, - оборвала она. – Мы это сделаем, и наступит сказка. Не надо всякий раз мне об этом напоминать.
Она легла в позу эмбриона, зажав руки между коленями. Герман отвёл в сторону волосы, влажные и горячие, и аккуратно ввёл Лере штекер, а потом сел рядом и, сильно наклонившись назад, подключился сам, после чего упал на спину и придавил сцепленные сзади руки затылком к полу. Но этого близнецы уже не почувствовали.
Перед опущенными веками замелькали радужные линии и сложились в таблицу настройки, а когда Сергей открыл глаза, вокруг развернулась пустыня. Спокойствие наступило, как барбитуратная кома. Оно никогда не нравилось Серёже. Он не понимал тех, кто искал в Эйфориуме покоя и находил его.
Выбравшись из бархана, словно из груды истлевших костей, Сергей заторможенно побрёл на поиски остальных. Грёз велел ему держаться к ним поближе, чтобы Глеб не смог причинить ему вреда.
Герман демонстрировал Грёзу личину защитного цвета. Последней к ним присоединилась перекинувшаяся девочкой Лера. Все они взялись за руки, и песчаные вихри, которые вырывались из-под подошвы Грёза, закружили их, запорошили глаза, а проморгавшись, Сергей вопреки навязанному спокойствию встревожился.
Под ногами был лёд, а над головой – багровеющий кровоподтёк неба. В нём кружились эйфы и налипали на невидимую спираль. Вспомнилось разверстое небо, грохочущий смех – всё, всё вспомнилось.
— Мы на стыке между двумя публичными эйфортами и одним частным, - сказал Грёз – Здесь ткань реальности истончается, и торчат ниточки, из которых она сплетена. Эти ниточки – память, сила и время. Кстати, который час?
Герман опустил глаза вниз и вправо.
— Половина двенадцатого. – Помолчав, он добавил в замешательстве: - И время не меняется. Оно что, остановилось?
— В каком-то смысле. Если мы сейчас вернёмся в Оазис, то ты заметишь, что не прошло ни секунды.
— Но как это возможно?
— Это же всё существует только в твоём воображении, забыл? – мягко напомнил Андрей. – Фактически, этот разговор прокрутится у тебя в голове за какую-то незначительную долю секунды, а потом твой мозг впадёт в ступор на… Подскажи, сколько времени теперь?
— Двадцать три тридцать восемь… Я не понимаю, оно прыгнуло вперёд…
— Впадёт в ступор на восемь минут, - закончил Грёз. – Поэтому здесь нет серых зон. Каждые восемь минут они бы разрушались. Ну, я за топливом! Готовьтесь, ребята. Серёга, а ты постарайся не лезть под руку, хорошо?
Он посмотрел на ладони и исчез. Герман и девочка разошлись в стороны, бросая в небо оценивающие взгляды, и прикидывали, откуда открывается лучший обзор на кривое солнце, которое разрасталось на глазах. Сергей, наоборот, старался не присматриваться. Веяло околосмертными переживаниями и лицами, болью за грудиной; зрение удлинялось.
— Вы же не дадите ему туда подняться, правда? – спросил он.
— Вообще-то, как раз наоборот, - ответила девочка.
Герман не ответил вовсе. Он был занят тем, что смотрел одним глазом на солнце, а другим на лёд, измеряя расстояние или вроде того. Серёжа налетел на брата и толкнул его в грудь.
— Здесь можно по-настоящему умереть! Взгляни на эти кресты – это следы тех, кто погиб. Вот куда пропадают выворотни!