— Не надо!
— Может, он снова поменяет нас местами! Или вернёт мне твои способности, и ты сможешь работать – хотя бы так, через меня! Я обязан попробовать!
— Герман, опомнись! Всё это были просто галлюцинации!
Обшарив карманы и ничего не обнаружив, Герман сбросил куртку с вешалки. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
— Да где они?! – в бешенстве закричал он. – Не мог же я выжрать их все!
Герман не прекращал подозревать, что это сделал он сам, по доброй воле, из-за чего с близнецами и случилось всё остальное, необратимое, скрытое во мраке беспамятства. По ночам из этого мрака, устланного шёлковым шелестом лент и пронизанного душным запахом пудры, выдёргивалось незнакомое хихикающее лицо и кривлялось: «Это ты во всём виноват, Герман! Один ты! Ты всегда хотел от него избавиться, вот и радуйся!».
То ли несокрушимое чувство вины достигло критической отметки, то ли тени сложились по-особому, так же, как тогда, но Герман вспомнил.
Сначала это была статичная картинка, почти чёрно-белая: чужой человек, весь в сером, стоит вполоборота в неосвещённой прихожей. Герман замер, боясь упустить видение. А потом он вспомнил, как заиграл мобильник и выхватил из сумерек выбеленное лицо.
— Сестра Кукольника. Она стояла прямо здесь и… рылась у нас в карманах, - сказал Герман.
Сейчас, а не тогда сказал. Тогда он наблюдал со страхом и изумлением, так и не подняв шум. Вслед за близнецами из коридора вышел здоровенный амбал и положил им на плечо ладонь в стоматологической перчатке.
— Это вам за то, что сбежали!
Удар. Раздался крик, и Герман понял, что это кричит он сам.
— Это за то, что так и не выплатили долг!
Удар. Мила наклонилась и схватила его за волосы. Что-то звонко треснуло у неё у ладони. В рот потёк наркотик вперемешку с кровью из порезанной ладони. Чтобы Герман всё проглотил, женщина зажала ему нос.
— Это вам за Глеба!
Удар. Удар. Удар. И темнота.
Только после того, как Сергей несколько раз громко позвал его по имени, Герман опомнился от удушливых воспоминаний и понял, что всё это время что-то бессвязно выкрикивал, раскачиваясь на полу.
— Видишь, Герман, это был не ты, - успокаивающе сказал брат. – Успокойся. Ты ни в чём не виноват, разве это не главное?
Но это была полуправда. А правда заключалась в том, что когда близнецов били, Герман поддался животному страху и закрыл свою голову руками в то время, как Сергей «не имел физической возможности повлиять силой на действия брата».
***
Жизнь и есть наркотик-головоломка. В попытке вернуть, как было, ты заходишь дальше и дальше, пока не лишаешься всего.
34.
Елисеев рассылал их историю болезни по лучшим клиникам мира, а потом – по всем клиникам подряд, и отовсюду слышал одно и то же: слишком велика вероятность, что в результате операции парализует обоих близнецов. Герман запальчиво утверждал, что готов на риск. Но никто не хотел браться.
Шура не сдавался, и его упорство было вознаграждено. Близнецов согласились принять в подпольной азиатской лаборатории, замаскированной под салон акупунктуры. Об этом месте ходили тяжёлые слухи. Говорили, будто бы там занимаются сращением механизмов и живых организмов на базе даже не насекомых, а мелких млекопитающих, и продают получившиеся экземпляры для проведения подпольных боёв.
Зато лететь никуда не пришлось. Лаборатория находилась в области, в трёх часах езды на машине. В день поездки Шура отпустил водителя и сел за руль сам.
— У них нет даже лицензии, - говорил Шура. – Так что мы не будем бросаться им на шею с криком: «Мы согласны!». Мы внимательно их выслушаем, поблагодарим и пообещаем всё обдумать. А дома ещё раз обсудим и примем взвешенное решение. Хорошо? Герман?
— Да, - ответил брат. – Конечно.
— Я знаю, что ты думаешь, - заявил ему Елисеев.
— Неужели?
— У тебя это на лице написано. «Дайте доехать, - думаешь ты, - а там уж я соглашусь на всё, и никто меня не остановит». Глупости! Помнишь, что говорил доктор?
— Мог бы не напоминать, - буркнул Герман.
— Ты что, обиделся на него? Зря. Он лучший, кого я смог найти. И платят ему за то, чтобы он лечил, а не дул пациентам в жопу. А что он циничный, так работа такая, уж извини. К тому же, я не всегда буду рядом. Наша ситуация – временная.
Сергей машинально взглянул в зеркало заднего вида и увидел в нём себя в лечебном воротнике. Настроение испортилось. Брат упрямо смотрел в сторону.
— Шура, мне и самому неудобно тебя обременять, - смущённо произнёс Сергей.
— Так и знал, что кто-то из вас это скажет, - занервничал Шура. – Никто меня не обременяет. Ты мой друг. Поверь, я переживаю не меньше, чем Герман. Но ему и самому скоро захочется жить отдельно и заниматься какими-то своими делами – так ведь, Герман? Я поддержу любое ваше решение. Надеюсь только, что впредь Герман будет ответственнее подходить к выбору компании.
— Кто бы говорил, Елисеев. Как будто это не тебе выражали царственное неудовольствие за то, что ты с нами связался, - ответил брат.
Сергею стало за него стыдно. Без Шуры они бы пропали.
— Извини, - добавил Герман. – Мне не стоило так говорить. Просто почти всё это я уже слышал от Серёжи, ясно?
— Тем более. Лучше меня должен понимать, что будет, если ты сляжешь.
— А ты у него спросил? Может, Сергей хочет использовать все шансы. Может, он…
Сергей подумал о том, что до конца жизни не увидит ничего, кроме потолка и лица сиделки, если операция пройдёт неудачно, и перебил брата:
— Нет, я согласен с Шурой. Если хочешь помочь, Герман, то просто ничего не делай. Это лучшее, что ты можешь.
— Ты всегда мыслил здраво, Серёга, - с облегчением отозвался Елисеев.
Какое-то время ехали в молчании. Неловко было всем, а Герман, вдобавок, ощущал себя уязвлённым… наверное. Сергей судил по опыту предыдущих ситуаций. Он больше не чувствовал того же, что и брат. Вообще ничего не чувствовал ниже лечебного воротника, в который был закован, как больное животное.
— Ты напрасно думаешь, что никто бы тебя не остановил. Я бы мог, - сказал Елисеев и добавил примирительно: - Но я не хочу сцен в лаборатории – или потом, типа того, что ты демонстративно уйдёшь из дома. Ничего такого я не хочу. Ты импульсивный парень, и я это уважаю, честное слово. Благодаря этому и Сергея взял на работу когда-то… Но сейчас я хочу убедиться, что ты всё понял.
— Ой, делайте, что хотите, - отмахнулся Герман. – Всё я понял.
Переговоры велись на английском. Комната, где они проходили, была совсем не похожа на медицинский кабинет, равно как и пожилой усатый китаец с такими накачанными предплечьями, будто всю сознательную жизнь занимался забоем крупного скота – на врача.
Градус беседы накалялся. Шура и его собеседник заспорили, причём китаец в этом споре защищался. Они говорили быстро, Серёжиных знаний английского недоставало, но того, что он смог разобрать, хватило, чтобы заподозрить, будто всё сон. Наконец, Елисеев вскочил, дёргаными движениями сгрёб медицинские заключения и попятился к двери, крикнув:
— Пошли отсюда!
Герман послушал. Он же обещал быть паинькой. Они вышли на улицу, в грязный снег. Мимо проходил подросток лет четырнадцати. Он покосился на близнецов и ускорил шаг. Сергея охватило нестерпимое желание догнать подростка и надавать ему подзатыльников.
— Что не так? – кисло поинтересовался Герман.
— Нам это не подходит. Не бери в голову. Не могут они ни черта.
— Ну почему, кое-что они всё-таки могут, - вмешался Сергей. – Конечно, я не всё понял. Но основную мысль уловил.
Ненадолго ему стало страшно. Он больше не испытывал ни дрожи в кончиках пальцев, ни предательской слабости в коленях, и страх вспыхивал прямо в голове – чистый, злой, ослепительный.