Он бы рассказал, что его эмоциональная жизнь обеднела – чувства вспыхивали перед ним, как лампочки перед собакой Павлова. Или что Герман, когда чистил уши, иногда причинял ему боль, и тогда Сергей еле сдерживал слёзы, беспомощный, жалкий. Но он не знал, как подобрать слова, чтобы описать это. Он бы это нарисовал, но и такой возможности был лишён.
Жизнь вокруг него остановилась, а Сергей хотел, чтобы она снова шла, пусть и без него.
— Уехать должен Герман. Он один. Понимаешь? Тогда всё получится.
— Господи, Серёга, но ты же не можешь…
— Почему нет? Посмотри на меня. То, что со мной произошло – хуже смерти. Я больше не могу рисовать, ничего не могу. У меня глотать-то через раз получается. Так что я почти перестал есть – так, подержу еду во рту, чтобы насладиться вкусом, и выплёвываю. У меня было достаточно времени, чтобы всё обдумать. Я бы сам это с собой сделал, если бы мог. Бился бы головой об стенку, пока не сдох. Но я не могу.
— А Герман знает?
— Герман накрутил себе, что всё из-за него, - пояснил Сергей. – Будто он всегда так хотел от меня избавиться, что накликал это, что ли. Он боится, будто я подумаю, что он до сих пор добивается лишь одного – чтобы меня не стало. Переубедить его может только один человек. И это ты.
— Ну я не знаю, парень, - сказал Грёз, справившись с собой. – Если бы у вас только был отец… Да он бы, услышав такое, всыпал вам ремня, и не посмотрел, что вы лбы здоровые!
— Как, ты до сих пор не понял? – удивился Сергей. – Мы считаем своим отцом тебя.
***
— Мне не страшно будет уходить, - говорил Серёжа, пока Герман листал перед ним каталог Siammetry. – Я создал такую красоту. Всё это останется после меня. Я теперь не умру насовсем, понимаешь?
Взгляд задержался на фотографии Ольги. Она была так нечеловечески, сногсшибательно красива, что Серёжа безо всяких галлюцинаций затруднялся сказать, сон это или нет.
— Ты любил Лисицкую? – спросил брат.
Сергей с сожалением ответил:
— Да нет пока, наверное. Я же её почти не знал. Но я не видел никого, кто бы так сексуально застёгивал сапожки.
— Леру ты, в таком случае, любил?
— Нет, - твёрдо сказал Сергей. – Мне всегда хотелось какой-то высоты, а Лера… ну ты сам знаешь. Но я тебя понимаю. Нет, правда. Я помню, какая она была, когда мы впервые её увидели. Красивая и конченая. У тебя не было ни единого шанса этого избежать.
Они попросили Шуру не ночевать сегодня, чтобы последнюю ночь провести наедине. С утра он должен был заехать за близнецами и отвезти их в лабораторию. Сергей немного волновался, как это когда-то перед показом. Как всегда бывает, если ждёшь чего-то, подавляющего своей грандиозностью, а надеешься, конечно, на лучшее.
— На твоём месте должен был быть я, - пробормотал Герман.
— Ой, давай без этого. Чувствую себя героем сериала с телеканала «Россия».
— Это не просто слова. На стыке я видел удивительное место. Там было море – такое, каким я его запомнил в лучшие из дней. И там был ты. Я мог бы остаться там навечно. Думаю, в реальности я бы впал в кому, а затем мой мозг умер бы. И это меня бы отрезали в лаборатории. По всем признакам должно было произойти именно так.
Сергей не сдержал улыбки. Брат всегда был такой впечатлительный.
— Никто не может знать будущего, - напомнил Серёжа. – Ты сам говорил. Ты не знаешь, что бы с тобой случилось, если бы ты остался. Оттуда ведь никто ещё не возвращался.
— Оттуда, куда ты собираешься – тоже. Мне бы очень хотелось, чтобы ты оказался в месте, которое я видел. Чтобы однажды мы там воссоединились.
Сергей надеялся, что после смерти не наступит ничего, но ответил:
— Если ты этого хочешь, то я уверен, что так оно и будет. А теперь давай ложиться, Герман. Завтра важный день, и нам рано вставать.
Герман убрал каталог и погасил телефон, которым подсвечивал страницы. Серёжа пожалел, что не видит света фар, ощупывающих стену, как это бывало, когда близнецы жили в «Сне Ктулху». Иногда Сергей скучал по тому периоду – не по клубу, а по самому себе, полному решимости изменить жизнь к лучшему.
В какой-то момент отсветы фар всё-таки скользнули по стене и упали на пол, и Сергей понял, что спит. Но не стал смотреть на руки и рушить очарование момента. До рассвета было ещё далеко.
Сергей спал и не видел, что Герман собирает кубик Рубика. Действия Германа больше не могли потревожить брата, и ничто не могло потревожить. Нервные связи разрушены. Моменты упущены. Могущественная сила ушла сквозь пальцы в землю.
К утру кубик был готов. Герман тоже.
Эпилог
Я никогда обстоятельно не думал о смерти. Не фантазировал, как буду красивый, лежать в гробу, и все пожалеют, что обижали меня. Стыдно признаться, но какое-то время я верил, что когда умру, то мир перестанет существовать вместе со мной.
Теперь я знаю, что это не так, хотя мало понимаю о мире кроме того, что он не заслуживает моего замечательного брата. А раз так, то и мне здесь делать больше нечего.
Серёжа спал, а я, удерживая его голову на весу, как хрупкую драгоценность, собрал кое-что из вещей, распихал по карманам и вышел из квартиры, не заперев за собой дверь. Возвращаться сюда я не собирался.
Я поднялся на крышу, свалил всё, что взял, в небольшую кучку, облил бензиновой заправкой, а затем высек пламя из зажигалки и бросил её в центр. Прикурил от костра свою последнюю сигарету.
Я курил и смотрел, как плавятся и сворачиваются наушники, с кубика Рубика капает раскалённый пластик, сгорают билет и паспорт, благодаря которым я должен был спастись. Занимался рассвет, будто бы от разведённого мной огня.
— Герман, что это? – сонно спросил Серёжа. – Я сплю?
— Да. Ты спишь. А я тебе снюсь, - ответил я, залез на широкий парапет, разбежался к краю крыши и прыгнул вниз.
То, что у других затягивается на годы – отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие – я преодолел за доли секунды.
Вот теперь точно всё. Ничего интересного больше не будет. Можете расходиться и дать мне сдохнуть спокойно. Не смотрите на меня снизу с ужасом и восторгом, задаваясь сакраментальным вопросом: послушайте, но зачем погибать обоим, если лучше было бы ампутировать одну из голов?
Потому что я не могу без брата. Я не смогу без него жить. Жаль, что я понял это слишком поздно. Если бы можно было вернуть всё назад, я бы столько всего сделал по-другому. Это наивное объяснение, но другого у меня нет.
Сейчас мы одни, только он и я. Наконец всё так, как должно было быть.
Наступает серое рваное утро. Бред истекает в прорывающуюся явь. Солнце засвечивает то, что могло бы стать моими последними эйфами.
Заплаканная Лера суёт мне в руки фи-блок. Мать наклоняется над кроваткой, чтобы поцеловать меня в лоб, и светлый локон падает мне на лицо. Улыбается Грёз и рассыпается на сотни солнечных зайчиков.
Я иду навстречу брату по берегу моря.
Плывут огни с другой стороны бухты. Звуки ретро сладко капают на мои раны. Солнце гаснет у Леры в волосах, и мать смотрит на меня, обернувшись в дверях палаты.
Я беру брата за руку.
Это не мой окурок тлеет на асфальте. Это не мы расплескались рядом. Мы обнимаемся и падаем в небо, покидая переломанную оболочку, возле которой уже начинает собираться толпа.
Где ты, там и я, помнишь?
Я с тобой.
Я всегда буду с тобой.