В последнее мгновение он сдался и отвернулся, заглянув внутрь барака. Все было окончено парой минут позже. Он не видел того, как Генерал целует ей руку. Не видел, как к ним спешит фотограф, протягивая ей конверт с фотографиями. Не видел и того, как она садится в машину. Услышал только, как раскрыли ворота, и как завелся двигатель. После этого стал считать секунды в обратном порядке. От десяти до нуля. И, лишь окончив, поднял глаза. Машина ехала прочь. И двое солдат уже тянули створки, чтобы закрыть ворота изнутри. Щель, соединявшая шталаг и ее, становилась все уже. Пока не лязгнул металл. Пока не громыхнул засов. Этот грохот отозвался в нем набатом. Вместо музыки. Чем не вступление к симфонии Пианиста?
И только вечером, когда пианино вернули в дом Генерала со сцены, где оно простояло почти сутки, Пианист снова оказался с тем, кто считал его другом.
Странно было прикасаться пальцами к клавишам, которых только накануне касались руки Лисы. Еще более странно – лица людей вокруг. Знакомые лица, к которым он почти привык, ведь жизнь неизменно щадила его. Сейчас лица казались бледными масками, которые надевают на голову убийцы, чтобы остаться неузнанными.
Гостиная была маленькой. Несколько стульев вокруг обеденного стола. Но того довольно. Дисциплина среди офицеров в лагере казалась железной, если не знать, что оставалось внутри домика на пригорке. Четверо мужчин. Три женщины. Вечеринка во чреве разлагающейся Франции. Отвратительно было думать, что четвертой женщиной по сути была Лиса. Они разминулись во времени.
А Генерал в эту игру нынче не играл – был задумчив и молчалив. После ужина оказался возле Пианиста. Присел на кресло, откинул голову назад, прикрыл глаза и слушал. Прошло немало минут прежде, чем он разомкнул тонкие губы и с грустной улыбкой сказал:
- Послушайте, я писал о вас начальству. Несправедливо, что вы здесь. Мне бы хотелось помочь.
Пальцы Пианиста зависли в миллиметре от клавиш, но на Генерала он не смотрел.
- К чему утруждать себя? Когда это будет возможно, освободят. Значит, сейчас невозможно.
- Не мне объяснять вам, что это невозможно в ближайшее время.
- Но кого-то же возвращают.
- Кого-то… не с вашими цыганскими корнями. Играйте! Что же вы замолчали?
Пианист чуть заметно улыбнулся и вернулся к клавишам. Генерал закурил. И продолжил:
- В конце концов, формируют небольшие оркестры для поднятия духа наших солдат. Вы могли бы…
- С моими цыганскими корнями играть немцам?
- Мне же играете.
- Вы необыкновенно добры, господин группенфюрер.
- Неважно. Я про солдат так сказал… Если все получится, вернетесь в Париж, устроитесь в оркестр. И будете помнить, что однажды вам помог немец.
- Да уж, не забуду, - усмехнулся Пианист.
Это он помнил.
Человеческая память – величайшая ошибка природы! Она не позволяет дышать полной грудью. Она нагружает спину неподъемной тяжестью. А мысли и сны наполняет кошмарами. Впрочем, ошибка – сказано громко и нелепо. Быть может, замысел Творца?
И все же Пианист склонялся к мысли об ошибке. Создатель карающий ему был так же мало интересен, как и причины и следствия войн. Он просто знал, что никогда не позволит немцу себе помочь. Правильное и неправильное он различал лучше прочего.
Лионец тоже помнил многое. И, в отличие от Пианиста, забывать не хотел. Избиение у канавы, куда он упал, сломав ногу – особенно. Лучше всего запомнилась грязь, в которую он окунулся физиономией. И мелкий влажный щебень, расцарапавший щеку и ладони. За 70 рейхспфеннингов в день.
- Говори, - едва слышно шепнул Пианист, найдя Лионца в бараке, куда пришел из дома Генерала.
Было темно. Тяжелый и неизбывный запах фекалий из траншей не исчезал даже ночью. Первые несколько дней в шталаге Пианиста рвало от этого запаха. Сейчас привык.
- Завтра осмотр, - прошептал Лионец. – Из города к нашим фельдшерам кого-то привезут. И будет автомобиль. Целых два часа у ворот.
- Посреди дня?
- В карауле Одо. Оглушишь его, пока я доковыляю.
- Пристрелят, не успеем за ворота выехать.
- За ворота – успеем. А дальше… Тебе не плевать?
Пианисту было плевать. Лишь бы за ворота.
Он знал, что иначе никогда уже не избавится от кошмара, стоявшего перед глазами – узкая щель, за которой исчезал мир Лисы.
Месяцы спустя это видение уже не мучило. Пианисту начинало казаться, что забвение все же приходит однажды, затягивая тонкой коркой то, что кровоточит.
Он верил, что забыл. Пока однажды не встретил Генерала.