[1] Один взгляд, одна улыбка – и все.
И с тех пор я не думаю ни о ком, кроме вас.
___________________________________________________________
2. На долгую память
Самое худшее – это мухи. И жара. И неуловимый смрад, витавший в воздухе. Но он был. Совершенно точно был. Как всякая тюрьма, а это была все-таки тюрьма, как ни назови, запах шталаг имел весьма своеобразный. Генерал давно научился улавливать оттенки подобных запахов. Этот был еще не самым худшим, но давящим, тяжелым, сухим, вызывавшим приступы кашля.
Он стоял, обмахиваясь платком, у окна и сосредоточенно вглядывался в дорогу. Ее было видно с пригорка, на котором стоял домик. Она тянулась за воротами далеко-далеко, а потом исчезала в лесах. Генерал поглядывал на часы, периодически одергивал форму. То снимал, то надевал на голову фуражку, пока, наконец, вдалеке не показался быстро мчавшийся по дороге автомобиль. Он точно знал, что это за автомобиль. Сам отправил его еще рано утром на аэродром за французской певицей.
Потому теперь в очередной раз водрузил на голову фуражку, спрятал платок в карман и быстро покинул домик, направляясь к воротам.
Лиса выпорхнула из автомобиля легкая, улыбающаяся, свежая. Словно и не провела несколько часов в самолете и в душном автомобиле на пыльной дороге. И вся она была солнечная – в модном платье канареечного цвета, в шляпке из настоящей итальянской соломки, из-под которой спускались вдоль спины золотые завитые локоны.
- Впервые вижу такого молодого группенфюрера! – сверкая ослепительной улыбкой, защебетала она и протянула руку. – Даже подумать не могла, что такое возможно.
С этого момента Генерал принадлежал Лисе. Полностью и безраздельно. Одна улыбка, несколько слов. Генерал шагнул к ней, взял протянутую руку, совсем не по-солдатски, очень галантно поцеловал ладошку в ажурной перчатке и сказал по-французски:
- Случается и такое. Собственно, в жизни много странностей. Рад приветствовать вас, мадемуазель. Как дорога? Устали?
- Ах, что вы! Ничуть, - смутилась она. – Я не думала о дороге. Я думала о концерте: понравится ли вам.
- О, нашли, о чем беспокоиться, - отмахнулся Генерал. – Если желаете умыться с дороги или переодеться, мой дом в вашем распоряжении. Там для вас уже приготовили комнату. Можете использовать ее как гримерную. Аккомпаниатору, правда, придется потесниться – его согласился приютить мой адъютант.
- Ему не привыкать, - рассмеялась Лиса. И те, кто знали ее давно, услышали бы в смехе раздражение. Аккомпаниаторы были постоянной ее заботой. Этот сердил одним своим присутствием и сильнее всего прочего.
Спустя полчаса в концертном платье и с незамысловатой прической на голове она стояла на сцене, наскоро сколоченной из грубых досок недалеко от бараков. Пленным тоже разрешили послушать. Но ее это не волновало. Куда важнее было спеть для офицеров.
Она отыскала среди зрителей Генерала, улыбнулась только ему одному и, что-то шепнув своему музыканту, начала концерт. Мажорные песенки, редкие шутки, несколько танцев. Программа ее выступлений почти не менялась, было довольно того, что менялись шталаги.
Генерал, расположившийся у самой сцены, весь концерт наблюдал с ленивой улыбкой, какую он вполне мог себе позволить – восторженность здесь неуместна. Он был слишком серьезен, чтобы восхищаться певицей так, как другие. Аплодировал, когда полагалось. Казался сдержанным. Но вместе с тем холодноватые серые глаза его иногда вспыхивали – он словно бы прямо там, на сцене, раздевал красивую французскую певицу. Она походила на дорогую шлюху, без налета порочности, затасканности или вульгарности, но невероятно легкая, изысканная. Серебристое платье ладно облегало точеную фигурку, отблескивало на солнце. Генерал очень хорошо понимал разницу между шлюхой и этой женщиной. Эту женщину он хотел. И одновременно сам был – ее.
Песни, преимущественно французские, веселили. Когда запела что-то на немецком, даже Генерал не выдержал – расхохотался, как мальчишка. Задорный голосок певицы выводил с французским акцентом: