- Ты забыл, - сказала она, вернувшись в комнату, и протянула ему блокнот.
Пианист глядел на нее сквозь полуприкрытые веки. Он все еще не до конца проснулся. Но странно почувствовал ее волнение – оно всегда отдавалось в нем вибрирующим звучанием.
- Хорошо, что нашла – потерял бы, - пробормотал Пианист, надеясь, что голос его кажется сонным.
- Что будем делать сегодня?
- То же, что и вчера? – пожал он плечами, выбираясь из-под простыни. – Вместо ресторана можем устроить пикник. Давно ты была на пикнике?
- Так же, как и ты, дорогой, - усмехнулась Лиса. – Но пикник я не хочу… и ресторан тоже.
Его черная бровь из четкой дуги над глазом, изогнувшись еще сильнее, превратилась в остроконечную вершину. Вторая осталась на месте. Но взгляд сделался озорным, почти мальчишеским.
- Можем остаться на весь день здесь, если желаешь, - густым голосом проговорил он.
- Я хочу в Мадрид, - не замечая его настроения, продолжала она. – Я хочу увидеть твой дом, когда мы так близко.
В мгновение лицо его переменилось. Почти физически она могла ощутить, как он закрывается – смыкаются брови на переносице, смыкаются красивые губы, которые так часто смеялись. Глаза становятся непроницаемыми. Будто бы он давно ждал вопроса, боялся его, оттягивал и все-таки услышал.
- Я не хочу, - медленно произнес Пианист.
- Тогда я поеду сама.
- Сама?
- Сама. Переночую в Мадриде в гостинице.
Она достала из шкафа юбку глубокого синего цвета и две блузки – светлую и темную, бросила их на кровать и внимательно рассматривала одежду, озадачившись выбором. Точно так же, будто озадачившись выбором, он изучал ее. Потом разлепил губы и проговорил:
- С лентой у горла лучше.
Потом все-таки встал, отбросил блокнот на тумбочку и направился в душ.
А когда вернулся, увидел курившую в кресле Лису. На ней был сарафан, и половину стола занимала соломенная широкополая шляпа, в которой она ходила на пляж.
Передумала.
Пожалела? Неважно.
Передумала и курила, ожидая его.
Пианист давно перестал ворчать, видя ее с сигаретой в пальцах. Он смирился. Смирился с тем, что больше никогда не услышит ее голоса, когда она поет. Смирился с молчанием пианино в их доме. И выключал радио – раз за разом выключал радио – если там начинались музыкальные передачи. У каждого из них была жизнь, проживаемая внутри. Ее – он знал. Она попыталась заглянуть в его. Воздух вдруг стал плотным и жарким – не продохнуть.
- Мы поедем поездом или автобусом? – чувствуя сухость в горле, спросил Пианист.
Она удивленно вскинула брови.
- Мы пойдем пешком. По дороге позавтракаем в том маленьком ресторанчике на углу. Все же у них самые вкусные пироги.
- Тогда не вздумай обувать обувь на каблуках – до Мадрида путь неблизкий, - вдруг рассердился Пианист и, как она получасом ранее, отвернулся к шкафу.
Лиса внимательно следила за ним – ткань рубашки скрывала его плечи, пальцы быстро бежали вдоль пуговиц, оставляя распахнутым ворот. Сигарета в ее руке погасла, пока она обижалась на ремень, крепко обхвативший его талию.
- У меня удобные сандалии, - проговорила она. Прозвучало негромко и хрипло. Потом отбросила сигарету, поднялась и подошла к нему. – Мне важно все, что касается тебя, чем бы и каким бы оно ни было.
- Я знаю. Поездом или автобусом?
- Автобусом.
Автобусом ехали долго, по иссушенной земле, от которой в воздух поднималось жаркое марево. Сначала от Картахены резкими и золотисто-пепельными дорогами Мурсии. Из камня и гор – все ниже и ниже, до скуки и блеклости. Потом – по россыпи городков Кастилии, жужжащих ульями в равнине, где под солнцем плавились даже жемчужно-серые дома́, похожие и непохожие на тот, в котором он вырос. Вырванный из памяти, он сейчас казался ему нереальным, существующим словно в другом времени, совсем не том, в котором он жил. Впрочем, до́ма – «до́ма», - неуверенно повторял он про себя – и земля была другая, совсем не похожая. Зеленее, сочнее, ярче. Так он помнил. И снова – из равнины вверх, по восходящей, к холмам, в горы. Где становится легче дышать.
Но чем ближе они были к Мадриду, тем более сильное чувство он испытывал. Не страха, нет… Тяжести. Несоизмеримой с прожитыми годами. И вины за то, что способен глядеть на дорогу впереди себя, убегающую сизой лентой вдаль насколько хватает глаз. Потому перед собой не смотрел. Не думал. Сжимал в руке ладонь Лисы, лаская длинными пальцами ее пальцы. И изучал завиток золотистых волос у ее виска, выглядывавший из-под светлой почти девичьей шляпки, в которой она казалась двадцатилетней. Завиток, шляпка, ладонь были в эти часы спасением – за ними можно было не видеть ленту дороги.