— Посреди дня?
— В карауле Одо. Оглушишь его, пока я доковыляю.
— Пристрелят, не успеем за ворота выехать.
— За ворота — успеем. А дальше… Тебе не плевать?
Пианисту было плевать. Лишь бы за ворота.
Он знал, что иначе никогда уже не избавится от кошмара, стоявшего перед глазами — узкая щель, за которой исчезал мир Лисы.
Месяцы спустя это видение уже не мучило. Пианисту начинало казаться, что забвение все же приходит однажды, затягивая тонкой коркой то, что кровоточит.
Он верил, что забыл. Пока однажды не встретил Генерала.
Однажды Пианист встретил Генерала.
Это случилось в Тюле, полном летящей под солнцем искрящейся паутины. Если не видеть среди почти игрушечных улиц с игрушечными домами вполне себе настоящих солдат, то можно было подумать, что и нет никакой войны. Что это игрушечный город розовощекого карапуза, который создал целый мир согласно своему разумению.
Пианист удивлялся себе — как это еще хватает у него времени различать в воздухе паутинку? Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь густые ветви деревьев. Удивительные золотистые пятна, разбрасываемые ими по стенам и дороге. Лицо молоденькой девушки с крупной родинкой у виска, хмуро глядевшей на него из-под бровей. Следуя странному для него порыву, он подмигнул ей, а она дернула плечиком и скрылась за углом комендатуры.
Только сумасшедший с фальшивыми документами может сторожить машину у комендатуры, полной немецких офицеров. С его возрастом, с его внешностью, с его прошлым. Но странное дело — чем больше он рисковал, тем сильнее ему везло. Жизнь щадила его. Может быть, вместо его семьи, которой давно уже не было? Порой ему казалось, что гибель матери, отца, братьев и сестер — жертва его собственному благополучию. Будто бы то, что должно было распределяться между всеми ними, досталось только ему.
Он получил незаслуженно много, никогда не довольствуясь полумерами. И в то же самое время он не имел главного. Смутного, неясного, недостижимого.
Тем более странно было смотреть, как летит паутинка в индейское лето, и испытывать мимолетное счастье. Счастье единственного мгновения за шаг до пропасти.
Офицер, на ходу надевая фуражку, спустился по ступенькам с крыльца.
Пианист вжался в стену, глядя, как он садится в подъехавший кюбельваген.
Человек, следовавший за офицером, был заботой Пианиста. Пальцы его чувствительности не утратили. Они скользили по курку, и он ощущал каждый миллиметр этого скольжения к смерти, как до этого ощущал жизнь.
Меньше секунды до прозвучавшего выстрела.
После него он уже сидел в автомобиле с другой стороны от Генерала.
— Ты? — опешив, спросил пойманный.
— Я.
Лионец за рулем едва слышно выругался и рванул с места, даже не оглядываясь на высыпавших из комендатуры фрицев.
— Зря. Вас остановят на ближайшем посту, — проговорил немец.
— Это составит для них проблему, господин группенфюрер, — негромко ответил Могильщик, ткнув пистолетом в бок Генерала. — Вы же хотите жить.
Жажда жизни всегда борется с чувством долга. Это нормально. Еще более нормально, когда жизнь перевешивает.
Генерала было достаточно просто на время вывести из игры. Об этом знали все. Это отсрочило бы ненадолго конвоирование нескольких десятков жителей Тюля в лагерь. Группа Лионца работала над их освобождением в ближайшие сутки. Сам Лионец покусился на более крупную рыбу. Однажды за это он получит лейтенантские погоны. Но до того времени оставалось еще много месяцев.
— Рекомендую вам пригнуться, — хладнокровно бросил Лионец, словно бы визг тормозов был сущей безделицей. — За нами погоня.
— Они не будут стрелять, — не менее холодно отозвался Генерал. — Пока есть вероятность попасть в меня, они огонь не откроют.
Пианист обернулся назад, почти ничего не видя. Расплывчатые картинки мелькали перед глазами слишком быстро, чтобы успевать соображать. Ему всегда недоставало реакции Лионца и собранности Могильщика. Все, что он мог, это стоять под окнами комендатуры на виду у всех и стрелять в адъютанта Генерала. И при этом не попасться. Всего лишь потому, что он не думал. Не давал себе времени думать. Зато был склонен к драматическим эффектам.
Они гнали за город, прекрасно понимая, что миновать пост на выезде им поможет только чудо. Пространство сужалось от настигавших их мотоциклистов до той отметки, где их непременно остановят, внутри коридора из тесных улиц Тюля.
Иногда положено случаться и чудесам. Генерал хотел жить.
— Оторвитесь от них, — глухо сказал он. — Сверните на рю Сен-Мартен. Если повезет, они будут гнать по де ля Баррьер. Выскочим на северо-востоке, у леса. На посту я… покажу свои документы. Вы сможете выбраться.