Потом была музыка. Снова – всегда – была музыка. Пианист говорил, что не отделяет ее от Лисы. И вместе с тем, больше они не были единым целым. Лиса была свободна. Превыше всего на свете Пианист уважал ее право на свободу. Но она ведь сама пришла. Сюда, к нему.
Все вокруг ожило, задвигалось. Люди танцевали. Звуки задорной мелодии звучали резко, перемежаясь с секундной тишиной, когда танцующие еще не успевали выкрикнуть слова песенки. Они не пели – вскрикивали. Действо, похожее на ритуал.
К ее столу подошла девушка с подносом в руках. И перед Лисой оказалось четыре предмета. Всего четыре. Бутылка шушены. Стакан. Скрученная кольцом проволока от крышки бутылки. И свернутая в два раза салфетка.
- Наш музыкант просил отнести это вам, - прощебетала работница кафе, притоптывая в такт музыке.
Лиса развернула салфетку, и перед глазами замелькали ноты, криво написанные карандашом.
Un regard, un sourire et c'est tout
Et depuis je ne pense qu'à vous.
Глупая песенка, которая очень давно была в их репертуаре. Совсем не их песня, ставшая для них самой главной. Если она о чем и жалела в жизни, так это о том, что потеряла тогда ту, первую салфетку в череде поездов, автомобилей и лагерей. Лиса аккуратно сложила клочок мягкой бумаги, будто самое ценное, медленно убрала ее в сумочку и, повертев в руках самодельное нелепое кольцо, надела его на безымянный палец. И в это мгновение рояль неловко всхлипнул и замолчал.
Шестая новелла про Лису
- Просто? Ты считаешь, это просто? Просто споткнулась, просто позвонила в два часа ночи, просто воспользовалась твоим платком. Если подумать, с ней ты проводишь больше времени, чем со мной. Ничего нет удивительного, что с ней просто.
Лиса зло отбросила от себя его рубашку, на воротнике которой ярко выделялось розовое пятно помады.
- Кто тебе мешает приходить на репетиции? – приподняв бровь, сдержанно поинтересовался Пианист. – Забот у тебя сейчас не много. Зато много свободного времени. В том числе на эти дурацкие фантазии.
- У меня фантазии. Вот как ты это называешь! А у тебя на все есть оправдание. К чему ты себя ими обременяешь? Ты когда-то прекрасно жил без всех этих сложностей. И без оправданий! И без дурацких фантазий!
- И без тебя? Ты это хотела сказать?
- Мне надо было доехать до Бреста. И все было бы по-другому. Но я послушала тебя, поверила. Я думала… - Она схватила сигарету, прикурила, глубоко затянулась. На глаза навернулась слеза, Лиса смахнула ее и сердито бросила: – Чертов дым! И как ты себе представляешь, что будет дальше? Я, дети и эта твоя виолончелистка?
Пианист мрачно подошел к ней, сунул руки в карманы брюк и посмотрел в окно, за которым будто в замедленной съемке падал крупными хлопьями снег.
- Как было, так и будет. Ты и дети дома. Виолончелистка в оркестре. Вы друг к другу никакого отношения не имеете. И если бы ты меньше присматривалась к моим воротникам и платкам, всякая чушь тебе в голову не лезла. А так, прости, это моя жизнь. Вокруг меня люди – везде люди. На сцене, в оркестровой яме, на улицах, в домах. Люди! А не тени с воспоминаниями. Может быть, ты забыла, что это такое, но я от этого отказаться не могу.
Лиса приоткрыла рот от удивления и на мгновение растерялась. Она смотрела на него, на снег за окном, на кончик сигареты, медленно тлеющей в ее тонких пальцах.
- Действительно, к чему отказываться, если можно устроиться так удобно, - негромко проговорила она и зло выдохнула: - Но тогда обеспечь ее своими запасными рубашками. Или пусть она платит за прачечную!
Пианист хохотнул и шумно зааплодировал:
- Отличная мысль! Обязательно воспользуюсь ею, если всерьез решу завести любовницу!
- Следующую, - проворчала Лиса.
- Господи! – рявкнул он и подошел к ней ближе. – Ну что с тобой, а?
- Я не буду все это молча терпеть!
- Но я же терпел. Хотя основания не молчать у меня были весомее. Из нас двоих по лагерям таскалась ты.
Она удобно устроилась в кресле и закинула ногу на ногу.
- Да! – довольно кивнула. – И ты же не думаешь, что были только шталаги?
Несколько секунд он смотрел на нее и молчал. Нет, он не думал, что были только шталаги. Он знал, что было еще… что-то еще. И немало. Потому что у него самого мало не было. Шесть лет безумия. Они никогда не касались этого, это было под запретом. Это вырвалось в жалкой попытке оправдать то, что не нуждалось в оправданиях. Стареет. Еще год назад не прорвалось бы. Но если тогда, в самом начале он боялся, что ей невыносима жизнь с ним, то сейчас не знал, стало ли хоть немного лучше с тех пор. Потому что именно жизнь – рождение детей, этот дом, снег за окном и его концерты – жизнь все отодвинула назад. Но оно осталось в каждом из них, как тлеющий кончик ее сигареты. Нужна была короткая вспышка, чтобы полетели искры.
- У меня концерт, приду поздно, - хмуро сказал Пианист, продолжая смотреть ей в глаза. – Но я прошу тебя… Давай хотя бы в Рождество обойдемся без скандалов.
- Хорошо, дорогой, - легко кивнула Лиса, - скандала не будет.
- Почему-то мне совершенно не нравится твой тон, - пробормотал он и вышел из комнаты, не оглядываясь. Злость кипела в нем и искала выхода. Но уж лучше на сцене, чем здесь.
Все так же легко Лиса поднялась из кресла и направилась в детскую, по дороге сунув в мусорное ведро злосчастную рубашку с помадой самого отвратительного цвета. Две черноволосых головы, на одной из которых были завязаны банты в косах, увлеченно склонились над игрушечной железной дорогой. Она была куплена несколько дней назад и еще не разобрана до основания.
Лиса опустилась на пол рядом с детьми, кивала невпопад на их замечания, смотрела на рельсы, которые будто уносили ее на километры времени назад, когда еще можно было что-то изменить, и думала о совсем другом Рождестве. Много лет назад… Тогда Париж был чужим, а Пианист ее ненавидел.
Нет, она не могла знать наверняка о его ненависти. Но она довольно знала о нем, чтобы понимать. Ненависть рождается в нас самих. Подчас не из внешнего, а из внутреннего. Там, где есть место любви, неизменно рука об руку с нею будет идти ненависть. Потому что другого не дано. Есть только два настоящих чувства. Все прочие чувства рядом с ними меркнут, становятся ненужными и неважными.
Пианиста Лиса любила.
Мужчину из того Рождества – ненавидела.
Это было в небольшой гостиной, освещаемой свечами и огнем в камине. За круглым столом с закусками и шампанским сидела Лиса в атласном платье изумрудного цвета с глубоким декольте, в котором мирно покоился золотой медальон, отблескивавший при каждом ее вздохе.
- Я больше никуда не поеду, - сказала она устало Мужчине, расположившемуся напротив, и щелкнула зажигалкой.