Логика была такая железная, что мама даже не исправила ей ошибки в русском языке.
– Да-а-а, ты далеко пойдешь, – только и сказала тетя, знавшая географию. А мама добавила:
– И пойдешь прямиком в свою комнату – и никакого двора до конца лета.
Конечно, концерт без нее был бы провален, но тут домой пришел папа, обработанный по дороге Шварцем и другими ребятами. Бабушкин педсовет сидел у папы в печенках, должно быть, не меньше, чем у Верки. Они с мамой долго препирались свистящим шепотом в коридоре. И мама упрекнула его:
– Это все ваши, Петросяновские гены, – намекая на папиных братьев-цеховиков. А папа ответил:
– А ведь хор-р-рошие гены, если ваше педагогическое сюси-муси не смогло их перешибить! – И совсем громко:
– Аревик, на выход! Но в 21:00 чтоб была дома! Верка разогналась, повисла на отце, чмокнула его в мягкую щеку и выскочила пулей из дому. И концерт состоялся и даже удался. А впредь, завидев противнющую подругу тетки, отдавшую всего-то две бутылки, да и те с треснувшим горлышком, она деловито переходила улицу. И разбиравшаяся в физике, но ни черта не смыслившая в детях тетка знала, что официально ей ничего не предъявишь.
– Боже мой, когда же это было! Вроде бы вчера, но в другой жизни, – думала теперь вполне взрослая Верка, исследуя ящики своего рабочего стола в поисках старого блокнота. И тут раздался телефонный звонок.
Наши методы контроля за китайской рождаемостью
14 декабря 2004 г., утро
– Привет, Верон, – раздался в трубке голос Шварца, – ну как там наш будущий генералиссимус?
– Слушай, не узнать: полгода не видела своего мальчика, а уже взрослый мужчина. Я вчера как раз от Артошки письмо и фотографии получила. А может, заглянете с Марго ко мне вечером? – весело затараторила Верка.
– Сегодня вечером – вряд ли, но завтра-послезавтра встретимся обязательно. Вы же с Тиграном входите в число свидетелей по делу вашего охламона-родственника, – мягко подготовил Шварц.
– Ну не дурак? Царствие ему небесное, конечно, но у меня на него зла не хватает: явно опять во что-то вляпался. Ты представляешь, какой на том свете ансамбль ангелих будет ему на арфах играть? – как всегда, Верка болтала, зажав телефонную трубку между ухом и плечом и водя карандашом по бумаге.
– Даже сводный оркестр, – усмехнулся Шварц, в точности представляя, как Верка уже иллюстрирует свою идею на бумаге. – Я что хотел спросить, Верон: этот Лёва, его друг, ведь женат на твоей подруге Любе?
– Был! – объявила Верка, тщательно вырисовывая пальчики потусторонней арфистки.
– Развелись, что ли? – осведомился Шварц, тоже прижал телефонную трубку к плечу и взялся за пачку сигарет.
– Еще как! – выдохнула Верка, переходя к перышкам на крыльях.
– Это как – еще как? – поинтересовался Шварц, щелкнув зажигалкой: в разговорах с Веркой темп задавала она.
– Ну, они вообще недружно жили. У него отцовских чувств – ноль. А Любка – типичная наседка, требует внимания к детям. А мужчины, ты знаешь, – отцовским инстинктом не обладают, он у них производный от человеческих качеств. Хороший человек – хороший отец, а если плохой – то и отец никакой… – Верка экспромтом выдала афоризм и отставила карандаш: вторая ангелиха безосновательно начинала походить на Любу.
– Ничего себе – умозаключения! Это ты философом на своем горьком опыте стала, Верон? Ничего, все еще образуется, – посочувствовал Шварц Веркиному семейному провалу, выпустив вытянутыми губами идеальное кольцо дыма.
– Здрасте. Никакой он у меня не горький, а даже счастливый. Растворился мой муж в Шенгенском пространстве – и слава Богу. Уже ровненько пятнадцать лет, как уехал на минуточку в Польшу, а исчез в Нидерландах, да? Зато лет через двадцать прославится пара шведов или голландцев, и мы обрадуемся: ага, а папа-то у них – армянин! – продемонстрировала беззаботность Верка.
– А что, и плохие поступки чреваты вполне пристойными результатами, философ ты наш доморощенный! – рассмеялся Шварц.
– Ничего плохого в доморощенности нет. Наука свидетельствует, что доморощенные дети на всю жизнь по всем статьям опережают детсадовских, – выдала Верка очередную порцию своих фирменных умозаключений, и Шварц насторожился:
– Это намек?
– Господи, какой тут может быть намек, если родители по утрам тебя в садик аккуратно отводили, а бабушка еще аккуратнее вызволяла еще до дневного сна? И вообще ты во всем – исключение. А философом всегда становятся на личном опыте, помноженном на опыт окружающего человечества. При наличии высокого интеллектуального коэффициента, конечно.