Любовь на пленэре
Однажды в Каракумах, в развалинах древнего города, занимались мы с Клавой, отличницей 4-го курса МГРИ, взаимной любовью. Ближе к завершению акта глаза у нее выкатились, она закричала, энергично поддавая задом. После того, как я кончил и отдышался, выяснилось, что в такой ее реакции мои мужские качества были не замешаны - просто со стены на мое плечо спрыгнула заинтригованная, видимо, фаланга размером с кулак. Интересно, что в следующий раз (конечно, уже не в развалинах, а в половодье маков) тоже вышла групповуха, но уже с парочкой скорпионов, втихаря заползших в наш спальный мешок. С Татьяной, учительницей французского языка, нанаявшейся на лето в нашу партию коллектором, мы провели незабываемые полчаса на краю фигуральной пропасти, которой по силам было сожрать и двадцатиэтажное здание. Представьте мшистый уступ в скале размером с односпальную кровать, голубое бездонное небо вверху, внизу - горный поток, то бурно пенящийся, то серебристо-спокойный, вдали заснеженные клыки Гиссарского хребта. Все это, талантливо оркестрованное многоголосой рекой, посвистыванием сурков и шепотом полуденного ветерка, подвигло нас сорвать с себя рюкзаки, полевые сумки, радиометр, сапоги, штормовки с портянками, все остальное, - прочь! долой! - и броситься в объятия друг друга. Это было здорово, это потрясало до самой душевной серединки! То голова над засасывающей пропастью, то ноги, то бездна перед глазами, то небо... А кончилось все отвратительно. Татьяна, эта вредная Татьяна, одной из конвульсий оргазма столкнула в пропасть свой опостылевший рюкзак с образцами и пробами. За рюкзак зацепилась моя полевая сумка с секретными картами и аэрофотоснимками. За полевую сумку зацепился нож на цепочке, составлявший одно целое с поясным ремнем, и, следовательно, с моими штанами. Коллекторские штаны, как положено по субординации, Санчо Пансой последовали за начальницкими. Я смотрел на этот демарш снаряжения маршрутной пары широко раскрыв глаза, и ничего не мог сделать, ибо был на лопатках и миллиметр за миллиметром сползал в бездну. Татьяна кончила лишь после того, как в пропасть трусливым аутсайдером скользнула кучка нашего нижнего белья. Кончив, оторвала исступленные глаза от Гиссарского хребта, как ни в чем не бывало продолжавшего пилить знойное небо, мгновенно уяснила ситуацию (моя школа!) и одним движением зада обеспечила нам безопасное положение в пространстве. Поднявшись, я убедился, что верными мне остались одни лишь портянки. Это, естественно, не могло не вывести меня из себя, и Татьяне крупно досталось, причем на этот раз я предусмотрительно занял позицию сверху. В лагерь мы пришли вечером, пришли в портянках, превращенных в набедренные повязки, причем над нами не смеялись разве что приблудившиеся собаки...
Последняя любовь
Он вошел, механически направился к привычному месту. Столик был занят. Раздосадованный, поискал глазами удобный, сел. Стало неуютно, отрешенность, которую он находил там, в своем углу, не приходила. Тут вошла она, села на первое место. Пересилив себя, взглянул на нее украдкой. Обоюдное движение глаз замкнулось на мгновение, слив воедино немой укор: - Где же ты была?.. - и ответное: - Где ты был?! Пространство вокруг растворилось, связь соприкоснувшихся зрачков остановила время. В возникшую пустоту вошла сопричастность, соединила жестко комья ожидания в единую сущность. На испытание возникшего ушло следующее мгновение - нить, разорванная похожим движением лиц, ударила по сердцам страхом будущей, немыслимой уже боли опостылевшего одиночества, зажгла тревожно-трепетным ожиданием вновь соединившиеся глаза. Немедля, в нечаянном смятении, отдав друг другу предельное право видеть, одной мыслью устремились они в невозможность будущего, в невозможность исхода в прошлое этой случившейся вдруг определенности, в сущности, родившей их навсегда. - Нет, нет, не будет больше прошлого и будущего, не надо будущего! только это! Поднялась, смущенная - ведь он не видел ее, только глаза. Движение передалось ему. Он, подаваясь к ней магнитом, встал. - Я сейчас, - сказала неслышно. Скользнула взглядом по окну, вышла. Стекла, впитавшие нетелесное ее прикосновение, тянули, звали к себе тайной грани. Он подошел, оперся лбом о прохладу преграды. Осенняя аллея, пересекая мир, делила все на половины. Фигурные скамейки под тяжестью бесплотных душ утопали скрюченными ногами в податливом песке. - Я пришел... - прошептал он. Теперь не надо плакать, искать, проклинать... Оглянулся - она стояла рядом. Ее локоть, скрытый темной, струящейся тканью, прикоснулся к его руке. - Ты ведь любил, и не раз? - почувствовал он. - Да... - ответил, - но сейчас и всегда теперь, есть и будешь только ты, только ты и я, я и ты вокруг и во мне. И ты любила, и не раз твои глаза излучали и мягкий зовущий свет, и сверкали презрением. Но без него не было бы твоих нынешних глаз, и я не смог бы в них отразиться, и твой локоть, на мгновение прикоснувшийся, не утолил бы всех моих печалей сокровенным теплом. Первые чувства замыкаются на себя, и нет ничего между ними. Все - вне. Все - над. А между нами - все. Мы - бывшее и будущее. - Я не хочу так... - сказала. - Не хочу, чтобы мы застыли в словах... Мысли об этом мешают мне. Они отвлекают от тебя... - посмотрела так, что он ужаснулся нахлынувшему счастью. Пространство внутри него увеличилось, заволновалось, заклубилось, полилось навстречу потоком. В порыве единения он ощутил ее тепло, запах волос, дыхание. Все, о чем он мечтал, превратилось в зрение, зрение придуманное и сказанные, зрение, воплотившее ожидание и растворившие его. Потом она ушла, как видение. Он не страдал, он знал, она - рядом. Она не могла быть далеко, как не может быть далеко собственное сердце. Он не запомнил ее лица. Он запомнил ее. И знал: будущего, в котором все исчезает, как в мясорубке, больше не будет...