После обеда он подошел ко мне, глядя вдаль голубыми, скорбными глазами, поднял голову, словно в ожидании дождя, и сказал: «Кажется, я влип».
Я прикурил, посмотрел на Венского, который шатался неподалеку со своей поганой, виноватой улыбочкой и буркнул: «Я тоже влип, когда родился».
Монашка сказал: «Мне нужно в госпиталь». Я спросил: «Зачем?»
Он сказал: «Провериться». — Помолчал и сказал: «Ходил к ротному… Говорю, мол, плохо чувствую, нужно в госпиталь. А замену на марш, мол, найдете».
Я спросил: «А он?»
Монашка сказал: «А он говорит, ладно, мол, тебя Венский заменит».
Я помолчал и сказал: «Ты поедешь в госпиталь сразу после марша».
Он уставился на меня и спросил: «Почему?» Я сказал: «Потому что ты мой радист. И баста». Потом я пошел в санчасть. Вместе с санинструктором полтора часа рылись во всех ящиках и аптечках, нашли вибрамицин, диазолин и нистатин. Отнес таблетки Монашке.
Двадцать четвертого апреля роту подняли по тревоге.
Колонна бронетранспортеров вышла из части, обогнула город, прошла через плато и потянулась в предгорье.
Дорога была извилистой и узкой.
Подъемы чередовались со спусками.
Я вел БТР, прислушиваясь к работе двигателя.
Поплевал через плечо.
И тут, на одном из подъемов, БТР заглох. Я выключил зажигание, включил вновь и попробовал пустить движок со стартера, но стартер крутил вхолостую.
Измученный Монашка сказал: «Что-то сгорело».
Я сказал, чтобы он заткнул пасть. Потом вылез на броню.
Два БТРа позади остановились, остальные подтягивались. БТР Брагина — впереди — остановился тоже. Первые четыре скрылись за поворотом.
С 208-го орал через мегафон ротный: «Ну? Что там?» — орал он. «Ну?»
Я видел, что мы не разъедемся — слишком узка дорога.
Рев двигателей давил на барабанные перепонки, как десятиметровый слой воды.
«Буксируйте!», — орал в мегафон ротный. «Брагин, возьми его на буксир», — заорал он Брагину, а мне заорал: «Отвязывай трос!»
Я спрыгнул на землю и отвязал трос. Брагин сдавал назад. Я зацепил трос и влез в БТР. Брагин дернул рывком. Через триплекс я увидел синие выхлопные газы и услышал, как лопнул трос, а БТР Брагина попёр в гору. Венский, сидевший на броне 204-го, наклонился к люку и закричал Брагину, что трос оборвался. Брагин затормозил и начал медленно сдавать. Кроя матом все на свете, я вылез снова, но Венский опередил меня. Его сапоги были в белой пыли. В руках он держал другой трос.
Он сказал: «Ничего, я зацеплю».
Я стоял сбоку и смотрел, как ловкие, проворные руки пианиста, неловко цепляют трос за скобу и хотел зло смеяться. Наконец он зацепил трос за БТР Брагина, повернулся к нему спиной и принялся завязывать другой конец за мою скобу. И только по тени, наползавшей на сапоги Венского, я понял, а потом увидел, что БТР Брагина катится назад — это часто бывает, когда сидишь за баранкой, думаешь черт знает о чем и ничего не замечаешь.
Венский стоял спиной к БТРу Брагина и старался зацепить трос.
Я видел тень на спине Венского и видел, что через две секунды он будет раздавлен между бронетранспортерами.
Все решается само собой и чем больше об этом говорить, тем дольше это останется неразрешимым.
Я не хотел думать и не хотел кричать, потому что, когда кран-ты, думать и кричать смешно.
Я прыгнул в тот момент, когда Венский поднял голову и когда задний борт брагинского бронетранспортера находился в нескольких сантиметрах от его спины. И я вложил в удар руки всю свою жизнь и все, что было, и все, что должно было быть. И прежде чем мои кости хрустнули между стальными бортами, увидел, как тощее тело Венского, подброшенное моим ударом, перевернулось, точно неуязвимая кукла, и он упал в двух метрах от бронетранспортеров.
Меня положили на обочине дороги в теплую, мягкую пыль.
Кто-то снял с меня шлем и гладил по голове. Наверное, Венский.
Я говорю вам, кончайте ваши блядские штучки.
Я говорю вам, не нужно меня никуда нести. Движение имеет смысл для вас. Для меня смысл в неподвижности.
Но вы меня не слышите.
Я не открываю глаза, потому что знаю, что увижу — вся колонна остановилась, кроме первых четырех бронетранспортеров, которые скрылись за поворотом.
Не знаю, смогу ли вообще открыть глаза. Я ничего в себе не чувствую. Ваши голоса едины с грохотом падающих камней и грохотом полигона. Все живое едино с мертвым.