— Скажешь тоже, Петрович. Это ж ты тогда придумал.
— Причем здесь я? Есть, понимаешь, «наши». А есть — «не наши». И иногда, даже не раз в неделю, они играют. И иногда, еще реже, «наши» выигрывают. Мы сейчас говорим абстрактно и отстраненно, не вспоминая вид спорта?
— Почему? Футбол.
— А в футбол вчера наши выиграли у голландцев.
— Врешь! — уверенно сказал Лёха. — Наши у голландцев выиграть не могли.
— Лёха, когда я врал?
Лёха Кент задумался и даже покраснел от раздумий, тяжело крутивших мозговые шестеренки внутри его черепа.
— Ну, не помню…
— Так вот, Лёха, был редкий день, когда «наши» выиграли. Сколько раз в году так кричали болельщики под твоими окнами?
— Ну, второй раз уже. И что? Значит, им можно?
— Притормози, притормози. Это я ввел тебя в курс дела, и теперь тебе понятны мотивы тех, кто не дал тебе спокойно поспать в ночь с субботы на воскресенье. А теперь обратимся к твоим мотивам, заставившим тебя с самого утра с хмурой мордой выйти из дома и сесть возле меня. Итак, ты все еще хочешь спросить меня, выспался ли я? Тебе интересно, чем я занимался ночью? Ты хочешь узнать, не было ли у меня секса с моей женой? Ты хочешь спросить, не болел ли я за «наших»? Ты…
— Ой, Петрович, — взялся за голову Лёха. — Не шуми. Голова болит.
— Вот! — поднял палец вверх Петрович. — Вот!
— Что — вот?
— Вот почему ты вышел из дома в такую рань! Вот почему ты пришел ко мне! Не футбол тому виной, не болельщики. Головная боль! Ну? Продолжай.
— Чего?
— Лёха, ты совсем не спал, что ли? — сочувственно причмокнул Петрович. — Туго как у тебя все вертится в голове. У тебя болит голова. В парке — я пью пиво. Вывод?
— Петрович, дай пива, а? — жалобно протянул Лёха.
— На!
Как по волшебству в руке Лёхи Кента оказалась холодная банка. Он только теперь разглядел, что сумка у Петровича была не простая. Такая зеленая, клеенчатая, угловатая — сумка-холодильник, которую подарили какие-то посторонние люди после важной консультации. Щелкнуло, зашипел, полилось…
— А-а-а, — размяк и осел Лёха, распластавшись по спинке скамьи. — А-а-а… Хо-ро-шо!
— А то! И футбол нам — не помеха.
— Петрович, а точно наши выиграли?
— Еще как выиграли, Лёха!
— Ну, тогда за наших.
— Оле-оле-оле-оле, — хором, но вполголоса прокричали они и приложились каждый к своей банке.
И даже чириканье надоедливое шумных воробьев прекратилось вдруг, сменившись соловьиными трелями.
Петрович и история
— Ой, — сказал Петрович и стал убирать пиво и закуску в траву за скамейку.
— Петрович, — строго сказала девочка. — Мы тут по другому делу. Нам насчет учебы надо.
Пять школьников стояли перед Петровичем, занимающим привычное место в парке. Тут его можно было найти почти всегда. А особенно, когда выходной день, когда погода теплая, как сейчас. Ранняя осень — это тебе не ранняя весна. Это почти лето. Ранней осенью есть всякие овощи и фрукты. И пиво на скамейке в парке пьется лучше ранней осенью, а никак не ранней весной. Но, конечно, не с детьми.
Петрович не то, что не любил детей. У него самого дети были. Мальчик. И еще мальчик. Они уже выросли и разъехались из маленького городка. Учеба, работа… С родителями можно поговорить и по телефону.
Но вот незнакомые дети, чужие… Как-то он их опасался. Вот что делать с чужим ребенком, если он что-то сделает такое не правильное? А? Своего — там понятно, что и как. А с чужим?
Со взрослыми все понятно. Можно сесть и перетереть за жизнь, попивая пиво и замолкая со значением в самые острые моменты обсуждения мировых проблем.
— Спокойно, Петрович, — сказал высокий и худой пацан с длинной шевелюрой. — У нас с собой есть.
Школьники выгрузили на край скамейки свои ядовито-яркие напитки, какие-то упаковки с сухой едой, налили в прозрачные стаканы, обернулись:
— Ну, Петрович? Ты — как?
Он хмыкнул удивленно, достал свое пиво и тоже налил — в высокий стакан матового пластика, проминающийся в руках.
— О чем речь, пацанва? — лихо, как своих, спросил Петрович.
И тут же поправился:
— И девушки, конечно. Это я по привычке, извините.
— Да ладно, Петрович! Мы про школу.
Петрович заскучал. Школа была не по его ведомству, как всегда думалось. Да и что он мог им сказать о современной школе?
— Вот скажи нам, Петрович, зачем мы учимся? Ты скажи, а мы расскажем другим. Потому что не понимаем мы нашей жизни.
Петрович отпил мелкими глотками половину стакана, посмотрел задумчиво на солнце, пробивающееся по вечернему времени как раз сквозь тополиные листья над головой, а потом откашлялся и сказал: