— Клинское золотое, епть!
— Круто! А водку тоже?
— Все могу. Но водку не сейчас. Водку — потом.
— Ну, да. Утро же еще. Всего два часа…
Мужики сидели в тени на парковой скамейке, смотрели вокруг нежно и употребляли.
— А вот жена не понимает, — вдруг как будто продолжил давний разговор Петрович.
— А?
— Жена, говорю, не понимает. Шумит, что дурак я, что надо от палки этой больше просить — и больше, мол, тогда дастся…
— Куда — больше-то? Оно же согреется? — не понял Лёха Кент.
— Вот и я говорю ей: согреется. Не понимает. Ну, женщины, они — сам знаешь…
— Ага. Это…
— Ап!
— О! За наших, стало быть, за женщин? — они оба были женаты и знали, что женщины — очень странные создания. Но каждый раз пили за них специально. Потому что — куда же без них?
— Погоди чуток… Ап! За женщин!
Как Петрович «завязал»
Однажды Петрович завязал.
У него все-таки была сила воли. Да еще какая сильная сила воли! И когда жена затюкала, затумкала, затуркала, запилила вконец за слабость и полное безволие, он стукнул кулаком… Хотя, нет. Не настолько Петрович был пьян, чтобы на женщину — кулаком. Он хлопнул ладонью по столу. Аккуратно так положил ладонь рабочую широкую на стол, выдохнул, проморгался, кашлянул — не в то горло пошло, видать, от крика жены, и сказал:
— Ты ж меня — ал-ко-го-ли-ком… А я ж за тебя… Да я ж все для тебя… Эх-х-х…
Вот так сказал Петрович и даже чуть не заплакал от чувств. А жена вдруг замолчала, подошла к нему, провела пальчиком розовым по щеке, вздохнула:
— Эх, ты, Петрович… Горюшко ты мое.
И — всё.
И он завязал.
В понедельник он встал по будильнику и пошел работать. У Петровича была работа, он не все время сидел в сквере на скамейке с бутылкой пива. У настоящих Петровичей везде и всегда есть работа!
На работе он работал, не отвлекаясь на предложения пойти покурить или глотнуть чуток от головной боли. Был Петрович хмур и задумчив. Иногда отрывался от работы и долго смотрел в стену. Переживал. А потом снова брался за работу.
После работы он привычным маршрутом дошел до магазина, кивая в ответ на приветствия встречных. В магазине продавщицы тоже стали весело кричать:
— Привет, Петрович!
Но он ни с кем отдельно не поздоровался, а кивнул неловко всем сразу, смотря в пол, и тут же подошел к прилавку с молочными продуктами.
И во вторник он работал. А после работы заходил в магазин и купил хлеба и курицу.
И в среду он работал.
А после работы на ступеньках магазина остановили его люди и долго смотрели на него со всех сторон. И в глаза заглядывали. И даже привели с собой местного врача-нарколога, который тоже смотрел Петровичу в глаза прямо на улице, стучал резиновым молотком по локтям и коленям. А Петрович стоял, опустив голову, согнув плечи, и хмуро о чем-то думал. Переживал.
Врач-нарколог сказал, оглянувшись на людей:
— Здоров.
И тогда сказали люди:
— Петрович, ты не прав. Нет, ты совсем не прав, Петрович.
Он поднял голову, взглянул на них с тоской и ответил:
— Так… Народ… Это… Жена у меня… Вишь, как…
Вокруг зашумели радостно — заговорил Петрович! Общается! Раздались крики:
— А у нас кто? И мы с женами! А у нас еще и дети есть!
— Моя не одобряет…, - почти прошептал Петрович, снова опуская голову и краснея немного щеками.
— Ну, так мы же ей и не предлагаем, верно? Мы же с тобой хотим пообщаться, Петрович! Поговорить нам с тобой надо. Обсудить проблемы семейные. Насчет детей посоветоваться. Опять же о вреде бытового алкоголизма… Ну, Петрович? Кто, если не ты?
И понял Петрович, что, действительно — кто, если не он?
И — развязал.
Так город не лишился своего Петровича. И потому история эта не закончена.
Как Петрович консультировал
Петрович сидел на лавочке в парке, что как раз через дорогу, наискосок, и консультировал.
— Скажи нам, Петрович, — негромко спрашивали его два солидных человека с красивыми кожаными портфелями под крокодила. — Что нам делать? Как нам деньги держать? Евро, доллар или все же рубль? Или все в товар? Нам страшно, Петрович, потому что кризис.
Петрович знал про кризис все. Жена смотрела по вечерам телевизор и громко обсуждала с ним сказанное с экрана. Сейчас он хмурился, сводил брови домиком, морщил лоб в умственных усилиях, щурился на солнце, пробивающееся тонкими лучами сквозь листву старых, еще его родители сажали, тополей.
— Мужики, вы же специалисты, ёпть! Как же мне вам советовать?