Но так не хотелось ничего решать, ничего менять! Привычная уютная стабильность их семейной жизни – надежный тыл, с которым любое безумие он мог выдержать и не сломаться. И он промолчал и даже чмокнул на прощание.
Вот и остановка. Половина трамвая двинулась к выходу. Психиатрическая больница, в которой служил психолог Косулин, считается не совсем обычной. Она как бы демократически настроена к пациентам. На практике это означает, что на входе нет пропускного режима, кому угодно можно зайти и выйти, даже погулять на больничной территории. Правда, таких чудаков немного.
Косулин добрался до отделения, но все-таки опоздал на пятиминутку. Ругаясь про себя, втиснулся в кабинет заведующей. За глаза ее звали Куклой за миниатюрность и однообразное доброжелательное выражение лица. Остался стоять у двери: сесть было некуда, весь персонал отделения набился в кабинет. На пятиминутке заслушали через селектор главного врача больницы, информацию о том, сколько пациентов поступило, в каком они состоянии, были ли особенные ситуации.
В предновогоднюю неделю поступлений почти не было. Мало кто любит справлять Новый год в больнице. Мы сами слышали не раз, как больничный люд Новый год сокращает до НГ, что выходило смешно, так как эта аббревиатура расшифровывается как «недобровольная госпитализация».
Все было как обычно. После того как селектор отключился и общебольничная утренняя конференция закончилась, старшая сестра отделения доложила о сложных, возбужденных, суицидальных пациентах. Косулин слушал вполуха, вспоминая вчерашний разговор с дочерью. На лице дочери со зрелой подростковой жестокостью был написан приговор отцу: ты не мужик! Она так и сказала: «Будь мужиком, папа!» Как будто она в семнадцать лет точно знает, каким должен быть мужик.
По окончании пятиминутки Кукла протянула Косулину листок с фамилиями пациентов. Список длинный, и Косулин повеселел. Работа – лучший доктор. Пара диагностик для ВТЭК, одна первичная барышня и еще мужская фамилия из чужого отделения, в котором временно не было психолога. Тоже первичный.
Косулин не любил ходить в другие отделения. Вот взять хоть это отделение, откуда поступил запрос на диагностику. Тамошнюю заведующую прозвали Царицей за деспотичность и самодурство. Про нее ходили странные слухи, вовсю уточнялись психиатрические диагнозы Царицы, и, похоже, частично они были верны. Косулин с брезгливостью вспомнил обмотанные тряпками с дезинфицирующим раствором ручки дверей. Царица вела непримиримую борьбу с микробами. Каждый раз надо было решать сложную задачу: как не дотронуться до этих ручек. Обычно Косулин набирал полные руки бумаг, книг, диагностических материалов и с беспомощной улыбкой просил сестричек открыть ему двери. Если сестрички были рядом. Еще в этом отделении воняло котами, а котов Косулин не любил, потому что уже была аллергия. Но надо идти – служба есть служба.
Косулин вошел в каморку, где стояли его стол и компьютер. Каморка гордо звалась ординаторской. На четверых – двух врачей, психолога и соцработника – полагалось четыре метра рабочей площади и три стола.
Сидеть с пациентами там было негде, и поэтому работали психологи в большой «зале отдыха», которую приходилось закрывать от других пациентов. Это был еще нехудший вариант. Некоторым приходилось идти в столовую или в какие-то закутки. Косулин уже давно привык к собственной шутке, что на «кладбище метров положено больше», и особо не переживал.
Первые годы работы в больнице он мучился, обращался к нам за поддержкой в надежде примирить основной принцип психолога, про который долго долбят в институте: работать с пациентом в психологически безопасной защищенной атмосфере, – и реальность, в которой невозможно обеспечить эту атмосферу. Спустя годы он почти смирился. Проблема помещений для психологов не решалась в принципе, то ли потому, что никому не хотелось ее решать, то ли потому, что, несмотря на периодические реформаторские потуги администрации, в больнице НИКОГДА НИЧЕГО НЕ МЕНЯЛОСЬ. Наверное, по-другому и быть не могло.
У Косулина существовало множество концепций, объясняющих все нелепости больничного устройства. Красивые теории его вполне устраивали, поскольку были выстраданы годами адаптации к этим нелепостям. Он перестал воевать с медсестрами, которые вламывались без предупреждения в зал отдыха обычно тогда, когда пациент, приходя в себя, начинал доверять Косулину свою боль, рассказывая о страшных и болезненных событиях своей жизни. Косулин пробовал объяснять, грубо выгонять, игнорировать, стыдить – не помогало. Никакого частного пространства в больнице не существовало. Не существовало даже понятия «частное пространство».